Оставшись наедине с мыслями, я чувствовала себя одинокой узницей за неприступными крепостными стенами, полностью отрезанная от всего мира. Эти негодяи вынули чип из моего телефона и, злорадно улыбаясь, вернули мне пустой аппарат. И впервые меня посетила мысль о побеге...
– Есть ли у неё заграничный паспорт? – обострив всю тон-кость слуха, услышала я вопрос Веслава, обращённый к Мирославу, когда я бросала в сумку свои вещи.
– Нет, старый она потеряла, а новый только собираласьсделать, – ответило существо, которое по документам являлось моим мужем.
– «Довод особисты» пусть оставит! С ним нет возможно-сти удрать в Россию, а в Польше мы её повсюду достанем!
Что я делаю за открытыми дверьми в шкафу, разглядеть было невозможно. Я быстро схватила с полки загранпаспорт, небрежно засунутый между ворохом моего нижнего белья, и спрятала на своём теле. Получила я его совсем недавно, и у меня не было возможности сказать об этом Мирославу, потому что он был то пьян, то нежился в постели, отлёживаясь с похмелья.
Была ещё одна, более веская, причина, побудившая меня быть более скрытной. Однажды, когда Мирослав был абсолютно трезв, я высказала ему, что не выдерживаю его бесконечных пьянок, что его ораторское искусство, обостряющееся в определённой фазе опьянения, длящееся долгими нудными часами, действует на меня отвратительно, что мы разные люди, и что нам лучше по-хорошему расстаться. Зачем я не убежала тогда? Скорее всего, мне захотелось стать жертвой, чтобы со спокойной совестью развязать наш союз.
Я закрыла лицо руками и свернулась в клубок, превратившись в боксёрскую грушу, которую мой муж озверело пинал и топтал ногами. Наконец он обессилел, и оставил избитое тело корчиться от боли. Я ещё долго не могла пошевелиться, наконец, стиснув зубы и, превозмогая болевой шок, с трудом подползла к кровати, и путём неимоверных физических страданий опустила на неё своё истерзанное тело.
Прошла неделя, прежде чем я смогла подняться, и ещё долго зализывала саднящие раны, а муж терпеливо ухаживал за мной, но я не услышала ни единого слова раскаяния в содеянном изуверстве, и ни едииного – «Прости». Вот тогда-то я поняла, что или нужно смириться с судьбой, или решиться на обманный шаг, противоречащий моим жизненным принципам.
Я прилегла на кровать и, прикрыв глаза, нарисовала в своём расстроенном воображении очень трагичную сцену: меня насильно усаживают в машину и везут в игорный дом, а я на зло двум извергам, посмевшим лишить меня свободы, выбрасываюсь из машины на полном ходу, и моё бездыханное тело, распростёртое на асфальте, обретает вечную свободу. Но тотчас же забылась, растворившись в видении.
Не успев осмотреться в огромной зале, выложенной сероголубым мрамором, куда из окон, расположенных очень высоко под самым потолком, проникал рассеянный серо-голубой свет, я увидела силуэт женщины, давшей мне жизнь. Она появилась из противоположных дверей, являющихся границей между миром иным и нашим бренным. Она загородила собой порог, который я раньше своего пробившего часа намеревалась переступить. Я приблизилась к ней настолько, что видела каждый узелок, каждое переплетение нитей ткани, из которой была выполнена простого кроя одежда, ниспадающая с её плеч. Просторный кафтан, длинная свободная юбка и большой головной платок, перекинутый через плечо – всё было серо-голубого цвета, и я была поражена, что при жизни она никогда не носила одежд подобного стиля. Не успела я открыть рта, как серо-голубую залу наполнил её голос.
– Как смела ты прийти сюда?
Да, без сомнения, это был её голос! Разве можно забыть голос собственной матери?
– Моя жизнь зашла в тупик! Я расплачиваюсь за содеян-ное и не вижу выхода из создавшейся ситуации! – скорбно произнесла я, надеясь услышать слова сочувствия.
– Немедленно возвращайся, беги из плена и разводись сним! – крикнула она своим звучным голосом одну короткую фразу, вытесняя меня из мрачного помещения.
Глаза открылись, а в ушах ещё долго звучал повелительный голос матушки: «Немедленно, немедленно, немедленно...» Я никогда не смела противиться материнской воле, а чтобы выполнить её до конца, нужно было вначале обрести свободу.
Мой мозг воспрянул от спячки, я успокоилась и собралась с мыслями. Множество дерзких планов побега мне пришлось отбросить сразу же, поразмыслив здраво. Самый простой и распространённый способ, которым испокон веков пользовались беглецы всего мира – спуститься по простыням вниз из окна, пришлось отбросить по двум причинам: невозможность открыть окно и полное отсутствие простыней. Неужели подонки предусмотрительны настолько, что изъяли все простыни? Быть может, они просто забыли о них? Изверги, злодеи, ублюдки с уродливыми душами!