У магазина не было ни души, а на стеклянной, укреплённой железной решёткой двери красовался огромный замок. В эту пору дня здесь обычно было очень оживлённо, но теперь – всё словно вымерло.
Я побрела назад, вспомнила о магазине по ту сторону трамвайных путей, где часто собирались стаи фланирующих алкоголиков, и направилась прямо туда, молясь в душе, чтобы не столкнуться с Вальдемаром.
Стайка пьяниц загалдела, повернув взоры в мою сторону, но вопрос, где мне найти Гжегожа, остался без ответа, они только пожимали плечами.
– Пани, о каком Гжегоже идёт речь? – резко вмешался от-делившийся от стаи завсегдатай.
По моему путанному описанию он долго не мог понять кого я разыскиваю, наконец недовольно проворчал:
– А... этот... Он не появлялся здесь давным-давно.
– Где его можно найти? – уныло спросила я.
– Пани, я не знаю, а если я не знаю, значит, не знает ник-то! Одно время он был здесь частым гостем, но внезапно исчез, и больше его никто не видел, – последовал ответ.
– А почему закрыт магазин пана Мечислава? – робко по-интересовалась я.
– Метек в больнице. Он чуть-чуть было не сгорел на сво-ей даче, но ему крупно повезло, его кто-то вынес из пожара.
Он здорово поджарился, но жить будет, – медленно процедил пьяница, сплёвывая.
Закралось предчувствие, что уже никогда не доведётся увидеть Гжегожа. Пыталась воспроизвести момент его появления в моей жизни. Ещё раз пришлось убедиться, что это событие целиком и полностью стёрлось из памяти. Слёзы обиды душили меня, потому что Гжегож исчез не случайно, а вполне намеренно. Но почему? Под стук трамвайных колёс я углубилась в грустные мысли и не заметила, как проехала свою остановку. Трамвай бежал в сторону центра.
«Проедусь без всякой цели», – подумала я.
Появление в вагоне человечка небольшого росточка в комичном белом мундирчике времён Первой Мировой войны мгновенно вывело меня из состояния скорби и повергло в состояние настороженного беспокойства. Опоясанный чёрной портупеей, с правой стороны которой болталось что-то наподобие пистолета, он с грозной миной надсмотрщика тростниковых плантаций прошёлся по вагону и, остановившись в передней части, испепеляюще воззрился на сидящих в салоне пассажиров. На его голове, вертящейся очень живо из стороны в сторону, как завершающая точка над «i», была нахлобучена чёрная кожаная кепчонка.
Первым впечатлением было то, что человечек в белом удрал в разгар спектакля прямо со сцены театра. Но это впечатление моментально исчезло, когда он лёгким движением правой руки выхватил из портупеи пистолет и прицелился, встав в позу и прищурив один глаз, беря на мушку поочерёдно каждого из пассажиров. Его цвета печёного яблока, сморщенное личико было серьёзным и сосредоточенным, а в ритмичных движениях прослеживалась заученность, если не профессионализм.
Никто не бросился обезоружить «напастника»*, а все сидели, безучастно внимая манипуляциям безумца. Всё это заставило похолодеть кровь в жилах, а когда настал мой черед находиться под прицелом, – я исступлённо уставилась
* Налётчик (польск.).
на его «пушку», но облегчённо вздохнула: пистолет был неумело вырезан из куска дерева и покрыт облупившейся чёрной краской.
Проделав всё, что он посчитал нужным, и отдав честь, псих потерял всякий интерес к сидящим в трамвае, спрятал игрушечный облезлый пистолетик и вышел на следующей остановке.
Улица Аллеи Иерусалимские, как обычно, извергала только свойственную ей симфонию хаоса. Всё было на своих местах – и отель «Полония», и несокрушимый Дворец Культуры, который всё так же, напоминая о нестираемом прошлом, вонзал в лазурное небо свой острый шпиль. Я медленно шла в сторону отеля «Мариотт». Из открытого окна нёсся в поднебесье кристально чистый голос Чеслава Немена: «Варшавский де-е-ень...»
Ещё издали я заметила приближающееся необычное существо – во всём красном. Это была седая, как лунь, старушка. Вся её сухонькая фигурка утопала в красных кружевах, словно в красной пене, которыми было щедро оторочено её коротенькое красное платьице. В руках она бережно держала красную сумочку. Туфельки на шпильках тоже были красными, а огромный красный бант в серебряных волосах завершал этот экстравагантный туалет. Лицо старушки искрилось счастьем, глаза излучали радость. Она порхала по тротуару легко и непринуждённо, как красный мотылёк с цветка на цветок.
«Двери дома для душевнобольных сегодня оказались открытыми», – подумала я.
Но на старушку смотрела с искренним восхищением. «Вот у кого нужно поучиться – быть счастливым без причины. А так ли уж без причины? Старушку зациклило на счастье, и она, бедняжка, не может выйти из радужного пребывания в сказочном детстве, но интересно, надолго ли? – думала я. – А может, это и к лучшему? Если она, не дай бог, выйдет из цикла, не будет ли это столь же бурным разочарованием действительностью?»