Естественно, въезд казаков не прошёл мимо внимания киевлян. Они стояли, кто в своих дворах, кто на улице, и радостно приветствовали проезжавших. Мальчишки разного возраста бежали вслед процессии, благо двигалась она неспешно, и не замолкали ни на минуту.
— Смотрите! Смотрите! Казаки! Казаки!
— Гляньте, это атаманы, наверное!
— Где Хмель?! Где Скидан?!
— Ой, какая сабля!
— Коник-то, коник какой, видишь?!
— Дядь, а дядь, дайте саблю подержать!
Аркадий энергично крутил головой, осматриваясь, наверное, именно поэтому прозевал появление перед казацкой старшиной препятствия. Большой группы, пожалуй, можно было сказать — небольшой толпы, одетой в чёрные одежды. Судя по качеству материала (шёлк) и наглости рожи, впереди всех стоял именно митрополит, мужчина среднего роста, уже начавший седеть брюнет.
Он поднял руку с крестом в ней и хорошо поставленным баритоном проскандировал, не слышалось это криком: — Остановитесь!
Все невольно придержали лошадей. Все, кроме попаданца. Аркадий, наоборот, чуть ускорил ход, сосредоточив на себе внимание всех присутствующих. В том числе и митрополита, с некоторым удивлением рассматривавшего наезжавшего на него всадника в богатой османской одежде, на дорогом османском жеребце, сидящего в османском же седле. Всадник был высок, особенно при взгляде с земли, широкоплеч, бородат и простоглав (без головного убора).
Во взгляде подъехавшего Пётр Могила с удивлением прочитал презрение.
— Ты чего, хлопский выбл…к, дорогу добрым людям загородил? Думаешь, не знаем мы, с кем она тебя втайне от отца зачала? Пшёл прочь, а то выпорю!
Говоря эти немыслимые, невозможные слова, всадник продолжал очень неспешно, напирать на митрополита. Общепризнанный принц, родственник знатнейших польских фамилий Могила был храбрым человеком и опытным полемистом. Да и знал он, что никакого насилия казаки по отношению к нему не посмеют сделать. Поэтому и вышел их встречать, чтобы предать анафеме за убиение своих посланцев. Но вот такого наезда он и в самом страшном кошмаре предвидеть не мог. Он растерялся вплоть до того, что стоял с полуоткрытым ртом, когда же всадник, в глазах которого по-прежнему читалось презрение, а не злость, будто у пана по отношению к быдлу, приподнял плётку, Пётр испугался. Сабли или направленного на него ствола он бы не побоялся, приходилось в бою испытывать угрозу смерти. Но быть отхлёстанным плетью…
Так и не сумев ничего ответить странному человеку, митрополит шарахнулся от него в сторону, неловко наступил себе на рясу и чуть было не упал, вовремя его под локоть поддержал один из телохранителей монахов. Вслед за начальством кинулась с дороги на узкую обочину и его свита, освобождая таким образом путь казацкой старшине. Сказать, что члены клира были растеряны — значит сильно пригладить ситуацию. Они ошарашены, ошеломлены, потрясены до глубины души. Оказывается, митрополит — хлопский байстрюк!
Также впавшая в состояние остекленения старшина на это не сразу и среагировала. Первым, как и положено атаману, двинулся в путь Хмель, делая при этом вид, что растянувшуюся вдоль тына группу монахов он и в упор не видит. Не все атаманы и полковники проявили такое самообладание, многие с величайшим удивлением рассматривали митрополита, проезжая мимо него. Тот никак не мог прийти в себя, стоял, хватая воздух ртом и держась рукой за сердце. Лица его свиты находились в разной степени ушиблености пыльным мешком из-за угла. Разве что внимательный взгляд, ОЧЕНЬ наблюдательный, мог бы заметить искры удовольствия или злорадства в глазах некоторых монахов.
Казаки поначалу молчали, осознавая увиденное и услышанное, и только через несколько минут начали потихоньку обговаривать между собой потрясающую новость. Из того, что попаданцу удалось уловить краем уха, все они посчитали слова Москаля-чародея правдой. Он придержал коня, подождал пока к нему не подъедет Свитка, и тихо, шёпотом, спросил у него:
— Как ты думаешь, Петро, а не может ли расстроенный выплывшей наружу стыдной тайной человек наложить на себя руки?
И, не дожидаясь ответа, поехал вслед Хмельницкому. Аркадий знал, что Свитка очень умный человек, сказанного ему было достаточно.
Отходная
Через пару сотен метров и три поворота извилистой улицы после скандального расхождения с киевскими иерархами, казаки увидели ещё одну встречающую их делегацию. Точнее, две стоявших рядом. От Киевского магистрата, православная часть которого уцелела, и от Киевского Братства — организации местных православных мещан. Они так и не смогли договориться друг с другом (ох, как это типично для украинцев…), поэтому встречали долгожданных гостей рядом, но по отдельности. Так что Хмелю пришлось, соскочив с лошади, два раза отламывать от караваев кусок хлеба и, обмакнув его в соль, съедать. К сожалению, но не удивлению Аркадия, хлеб-соль на рушниках преподносили не молоденькие красотки в мини-юбках, а зрелые мужики постарше него самого.