— А наглые среди них попадаются… слов нет, как ты говоришь, одни выражения. Вчера вот какого-то князька бесленеевского — одно название, что князь, облезлый и потрёпанный, будто нищеброд — пришлось повесить. Драку с оружьем затеял, требовал, чтобы встречные черкесы ему княжеские почести оказывали. Обычай у нас такой, кричал. Трёх человек посёк, слава Богу, — атаман перекрестился на икону, — никого не убил.
— И никто за него не вступился?
— Нашёлся один, — Калуженин скривился, как от надкушенного лимона. — Тоже за саблю схватился. Ну этот никого подранить не успел. Тут же подстрелили и на виселицу рядышком с князем пристроили.
— А соплеменники, родичи их как, не пытались их защитить? — проблема попытки дикарей везти свои обычаи в большие города чужих стран при переезде туда Аркадию была очень хорошо знакома.
— Не-е. Больше дураков не нашлось. Попробовал кто-то из толпы кричать о священности обычаев. Так я им прямо и сказал: Раз они для вас священные, вот и убирайтесь к себе. А здесь правит казачий закон!
"Н-да… это вам не времена политкорректности и доминантности прав человека. Хотя… как раз права человека здесь-то, в бандитском гнезде, соблюдаются куда лучше, чем на постсоветском пространстве двадцать первого века. Рабов, конечно, это не касается, так невезучие были, есть и будут во все времена".
Пришлось возвращаться в свой дом и обустраивать вынужденных переселенцев в нём. Ворча не только про себя, но и вслух про проклятых жидов, утесняющих бедного казака даже в его собственном жилище. Впрочем, сам Москаль-чародей, кстати, совсем не бедный, никаких особых неудобств лично не испытал. Потесниться пришлось его джурам и охране. Оставлять ремесленников на улице означало их погубить, чего он уж точно не хотел. И вряд ли ограбленные и согнанные с родных мест люди по достоинству оценили его заботу о них. В этом он убедился немедленно: евреи отказались есть из общего котла, считая пищу не кошерной.
Подошли по этому поводу к нему двое. Высокий, заметно сбросивший вес в дороге, но всё равно никак не худой алхимик Давид Циммерман смахивающий на колобок с бородой, несмотря на все дорожные трудности, Авигдор Золотаренко. Из их глаз, как и полагается по такому случаю, смотрела грусть всего мира и укоризна жестоким преследователям избранного народа. Представителем последних Аркадий себя немедленно почувствовал, что не прибавило ему положительных эмоций. Впрочем, в отличие от литературных персонажей-евреев, эти говорили без избытка словес, конкретно и не пытаясь давить на эмоции. Просто информировали, что из общего котла есть не будут ни при каких обстоятельствах. Высказав им всё, что он думал о еврейских обычаях и фокусах, он распорядился выдать им продукты для самостоятельной готовки в казанах на кострах.
Уже на следующий день он организовал строительство неподалёку от Дона небольшого посёлка из мазанок. Столбы и доски для крыши, кирпич для печей выделил Калуженин, глину для замазки стен, ветки вербы для их основания и камыш для крыши добыли сами евреи. Люди понимали, что трудятся на себя, и работа у них закипела. Был серьёзный шанс, что до больших холодов они смогут перебраться в собственное жильё.
Но обустройство привезённых ремесленников было одной из хлопот. Ревизия собственного разросшегося табуна выявила не самое блестящее его состояние. Не справлялись нанятые ранее хлопцы-русины с обихаживанием лошадей. Пришлось срочно искать более знающих это дело людей. И таковые легко нашлись. Ногай Юсуф Кара-мангыт уходить в Анатолию не захотел, но и судьба казака его не прельщала. Опытный табунщик с нескрываемой радостью согласился заняться любимой работой. За весьма скромную плату, потому как это предложение решало кучу его собственных проблем. Ведь с неказаков за использование земли требовали плату, а личное стадо Юсуфа и без того еле-еле обеспечивало его многочисленной семье прожиточный минимум. Теперь же он мог вместе с табуном колдуна и свой скот бесплатно пасти, да ещё деньги какие-то за это получал. Да и возможность резко улучшить породистость собственных лошадей благодаря скрещиванию с великолепными жеребцами принадлежащими нанимателю многого стоила.