Восстание на юге сыграло роль толчка, который привел в движение серьезные противоречия, созревшие в отношениях между социальными слоями и региональными группами русского общества на протяжении второй половины XVI — начала XVII в. Эти противоречия могли проявиться с особенно большой силой, так как, как попытался показать автор настоящей работы, государственная власть своей политикой серьезно ослабила традиционные механизмы влияния социальных верхов общества на стоящие ниже на лестнице социальной иерархии слои населения.
Речь Посполитая на пути к интервенции
Прежде чем рассматривать вопрос, как у руководящих кругов Речи Посполитой сложилось решение вмешаться в русские дела, следует выяснить, каковы были представления политически активной части польско-литовского дворянства о целях политики Речи Посполитой по отношению к России и путях их достижения. Представления эти сформировались задолго до наступления в России Смуты в эпоху длительных вооруженных конфликтов времени Ливонской войны.
Русское государство воспринималось в Речи Посполитой как серьезный и опасный противник. В войнах ХV–ХVІ вв. это государство отобрало у одной из главных частей Польско-Литовского государства — Великого княжества Литовского — ряд его восточных областей — Смоленщину и Северскую землю, а русские правители заявляли о своих правах на другие восточнославянские земли, входившие в состав как Великого княжества Литовского, так и Польского королевства. Между двумя государствами не было постоянного мирного договора, а существовали только соглашения о перемирии.
Возвращение утраченных областей было программой минимум политики Речи Посполитой по отношению к России. Вместе с тем среди представителей политической элиты Речи Посполитой более проницательные отдавали себе отчет в том, что даже успешное достижение этой цели не означало решения проблемы. Оставшись враждебным соседом Речи Посполитой, Русское государство попыталось бы добиться реванша в более благоприятной для себя ситуации. Окончательное и благоприятное для Речи Посполитой решение восточной проблемы могло быть достигнуто лишь при условии подчинения России польско-литовскому политическому влиянию, превращения Русского государства в часть политического целого, во главе которого стояло бы польско-литовское дворянство.
При размышлениях о том, каким путем можно было бы достичь этой цели, представители политической элиты Речи Посполитой исходили из своих представлений о состоянии русского общества и характере его отношений с государственной властью. К русскому обществу политически активная часть дворянского сословия Речи Посполитой относилась с явным пренебрежением, рассматривая его как общество дикое и варварское, подчиненное неограниченной власти правителей-«тиранов»[159]. Для некоторых из ее представителей само «варварское» состояние русского общества служило известным оправданием «тиранического» образа правления русских царей. Некоторые из них полагали, что даже такой «тиран», как Иван Грозный, вступив на польский трон и оказавшись в атмосфере более развитого и культурного общества, смог бы перемениться и способствовать распространению в России «вольностей» и «свобод», характерных для польско-литовского дворянства, что в дальнейшем способствовало бы объединению России и Речи Посполитой в одно государство.
Большая часть представителей политической элиты Речи Посполитой не без оснований сочла подобный эксперимент рискованным. «Тирания» Ивана IV явно нарушала даже нормы отношений, принятые в варварском обществе. В этих условиях складывалось убеждение, что можно было бы добиться решения проблемы иным путем — обещаниями «прав» и «вольностей» добиться того, чтобы русское дворянство оставило Ивана IV и предпочло перейти под власть польского короля. Соответствующие шаги были предприняты королем Сигизмундом II Августом уже в 60-е гг. XVI в.[160] Рассуждая таким образом, ведущие политики Речи Посполитой опирались на прошлый исторический опыт, когда желание получить «права» и «вольности» польской шляхты привело к соединению в одном государстве с этой шляхтой дворянства королевской Пруссии, выступившей против своего коллективного государя — Тевтонского ордена, и дворянства Великого княжества Литовского. Когда такие попытки не привели к немедленным результатам, политики Речи Посполитой приняли во внимание и другую сторону этого исторического опыта — дворянство Великого княжества Литовского далеко не сразу одобрило и приняло модель общественных отношений, сложившуюся в Польском королевстве, и произошло это в результате достаточно длительных контактов между дворянством Великого княжества Литовского и польской шляхтой. Неудивительно, что в появлявшихся в последние десятилетия XVI и начале XVII в. проектах соглашения между Россией и Речью Посполитой, исходивших от польско-литовской стороны, неоднократно помещался пункт, что шляхта и дети боярские должны получить право приобретать земли в другой стране, а также свободно ездить из одной страны в другую «для службы и обученья»[161]. Такие контакты должны были способствовать тому, чтобы русское дворянство захотело приобрести «права» и «вольности» польской шляхты и подчиниться ее политическому руководству, способствуя включению Русского государства в политическую систему Речи Посполитой. Представление о том, что, воздействуя на русское дворянство, можно убедить его в преимуществах модели общественного строя Речи Посполитой и добиться его подчинения политическому руководству польско-литовских феодалов, стало прочной частью политического мышления правящей элиты Речи Посполитой, а отчасти и более широких кругов дворянства.
159
См. подробнее:
160