Характерной чертой работ 30-х гг. стало изменение отношения к движению Лжедмитрия II. Если дореволюционные ученые видели в польских участниках движения обыкновенных «кондотьеров», озабоченных только захватом добычи, то теперь это движение стало рассматриваться как первый этап интервенции. Если А. Романович ограничился соображениями о «конспиративных связях» русских тушинцев с Речью Посполитой и о «негласных королевских агентах» в Тушине[46], то А. А. Савич уже писал, что «в Тушине была установлена военная польско-литовская диктатура», Лжедмитрий II был «орудием в руках вторгшихся на русскую территорию польских панов… когда это орудие оказалось уже малопригодным, польское правительство и шляхта избрали другой, более действенный метод… путь открытой интервенции»[47]. При таком освещении характера движения Лжедмитрия II неудивительно, что, по мнению исследователя, происшедшее после начала похода Сигизмунда III выдвижение польской кандидатуры на русский трон не создавало для русских сторонников Лжедмитрия II каких-либо проблем. Им «приходилось только менять видимого и официального главу: вместо ставленника польских панов Лжедмитрия получить королевича Владислава непосредственно от самого короля»[48]. Все эти утверждения, существенно менявшие сложившиеся в исторической науке представления о Смуте, высказывались в категорической, безусловной форме и не опирались на какие-либо конкретные доказательства.
Так был сделан важный шаг на пути к изображению всех действий поляков в годы Смуты, как шагов по осуществлению долгосрочного, разбитого на ряд этапов коварного плана, направленного против России, а русских людей, вступавших с ними в соглашения, — как предателей своей страны. В работе А. А. Савича имелись лишь отдельные элементы такой характеристики, к тому же находившиеся в явном противоречии с рядом конкретных наблюдений ученого.
В целостном и законченном виде новая характеристика событий, связанных с польско-литовской интервенцией, была дана в появившейся в том же 1939 г. книге А. И. Казаченко[49]. В настоящее время хорошо известны высказывания И. В. Сталина о причинах Смутного времени: возникновение кризиса он связывал с тем, что Ивану IV не удалось до конца уничтожить недовольное его централизаторской политикой боярство[50]. Знакомство с работой А. И. Казаченко показывает, что она представляет собой развернутое обоснование именно такой оценки Смуты. Неслучайно эта работа начинается с констатации, что, несмотря на удары, нанесенные боярству Иваном IV, бояре «не переставали бороться против самодержавия, организовывали заговоры, шли даже на прямую измену»[51]. Начало Смуте положил сговор польских панов — врагов Русского государства и этих бояр: паны выдвинули Лжедмитрия I, «осведомленные изменниками-боярами о состоянии Московского государства»[52]. Аналогичным образом произошло и выдвижение Лжедмитрия II[53]. Когда против поддерживавших Лжедмитрия II поляков началось «всенародное движение», «бояре не хотели возглавить эту борьбу народа против его угнетателей и насильников»[54]. Боясь народа, бояре искали соглашения с польским королем, выступившим в поход на Россию. Интересы обеих сторон совпадали, а различные условия выставлялись боярами «лишь с целью обмануть народ»[55]. Польские паны и король Сигизмунд III хотели «подчинить и ограбить Русское государство» и даже «уничтожить Русское государство, сделать его польской колонией»[56], а бояре, обеспечив себе определенные права (прежде всего власть над крестьянами), действовали с ними заодно[57]. Характерно, что в книге названы «изменниками» даже руководители «великого посольства» под Смоленск[58], которые, как известно, за отказ пойти навстречу требованиям Сигизмунда III и его советников были арестованы и заключены в тюрьму.
На разборе содержания этой книги, носящей в значительной мере научно-популярный характер и не основанной на каких-либо новых источниках или на новых наблюдениях над старыми источниками, можно было бы не останавливаться, если бы изложенная здесь точка зрения на характер русско-польских контактов в годы Смуты не стала официальной и общепринятой в советской историографии 40–50-х гг. XX в. В этом убеждает знакомство с характеристикой событий Смутного времени в соответствующем томе «Очерков истории СССР»[59].