Так я ей, этой идиотке Магде, и сказал. А она в смех. Хрюкает от смеха, говорит, чтобы я отвязался, потому что она боится щекотки, а кроме того, у нее предменструальные боли, поэтому она вся на нервах и ее легко вывести из себя. Потом она вдруг трезвеет и говорит: Сильный, ты ведь это не взаправду, а? Чего ты этой финкой, ножиком этим махаешь, а? Совсем сдурел, что ли? То, что ты шизанутый, мне всегда в тебе нравилось. Но этот ножик для чистки картошки ты лучше от меня забери, спрячь куда-нибудь подальше, потому что я не переношу вида крови, даже своей собственной. Небось у мамаши эту хрень из буфета спер? Порезать меня хочешь? Ты что, извращенец? Хочешь устроить тут соревнования по мясоубою на живом человеке? Ты вообще в порядке или нет, в конце концов, ты мне друг или какой-то сраный педик? Если хочешь так развлекаться, потому что у тебя от этого стоит, то займись самообслуживанием или иди на польско-русскую войну и режь кацапов, потому что я знаю, что ты против русских, хотя и не хочешь в этом признаться. Что и требовалось доказать, потому что ты весь насквозь фальшивый, ты просто фальшивомонетчик настоящих чувств, ты никогда не признаешься в своих чувствах, не выскажешь своих взглядов, а мне и без того известно, что они типа ультралевые, что, не так?
Тут, хотя меня оскорбили, я смотрю на нее и вижу, что она красивая, не отрицаю. И это обязывает меня к разным жестам по отношению к ней. Вообще она такая красивая, такая хрупкая, что, когда я смотрю в ее сторону, я начинаю сожалеть обо всех словах и выражениях, которые были тут произнесены и сказаны. Мне вдруг стало жалко ее, потому что у нее, наверное, было трудное детство или даже еще хуже. Не везло ей по жизни, с самого начала отверженная, обманутая правительством и государством, лишенная возможности перспектив. Когда я смотрю на нее, мне приходит в голову мысль, что, может, ее трагедия в том, что она родилась не в том месте и не в то время. Я представляю, что в другом месте, в другой стране она могла бы стать, например, королевой при дворе. И никто бы не просек, что это простая девчонка, никто — ни король, ни даже гофмейстер. И если бы не было между нами так хреново, всех этих напрягов, всей этой паранойи, претензий по поводу и без повода, обид друг на дружку, все было бы по-другому. Я бы взял ее, поставил на скамейку. Снял бы с нее колготы и натянул обратно, чтобы они не были такие перекрученные и рваные, задрал бы ей платье и одернул по-новому, чтоб сидело нормально, как у людей, а если бы у меня были бумажные платки, о чем мне уже вообще-то Левый напоминал, потому что бумажные платки — та вещь, которая, как предмет личной гигиены, должна быть даже у самого крутого мачо, мало ли когда пригодится, я вытер бы ей лицо, стер эту мазню, которая живописным пейзажем раскинулась вокруг ее глаз. Эту яркую помаду в окрестностях рта, как недоеденный десерт.