Так оно и было, и я прямо говорю, без всяких там научных теорий, метафор и объяснений трудных слов: фабрика гербов. Мужик откручивает орлу голову, второй вытряхивает содержимое, прикручивает голову на место, третий проглаживает орла горячим утюгом и приклеивает корону, а четвертый наклеивает его на красный фон. Полное сотрудничество и высокая производительность труда: сто гербов в минуту. Отзвуки тотальной бойни, орлы на гладильной доске дикими голосами вопиют к небесам об отмщении, оставьте нас, мы не согласны. Тут вдруг оказывается, что это такой мультик крутят по проектору. Масовская стоит перед экраном и размахивает указкой. Кругом сидит публика. Двойная публика, потому что отражается в окнах и ее в два раза больше, публики все больше и больше. Кто это? — орет Масовская взволнованной толпе и тычет указкой в экран. У-бий-цы! — скандирует разъяренная публика. А что они делают? У-би-ва-ют! А что чувствуют орлы? Стра-да-ни-е! И что еще? Боль!
И опять все сначала. Вдруг на экране появляется ни больше ни меньше, как сам президент Квасневский с женой Иолантой, они сошли с газетных страниц и теперь гуляют то под ручку, то за ручку, то в лесу, то на озере, что за глюк, а публика уже просекла и вдруг как заорет: президента на чучело! президента на чучело! Толпа безумствует, крушит все на своем пути, и тут ни с того ни с сего я слышу крик, который возносится над толпой: Сильного на чучело! Сильного на чучело! И тут Масовская как прицелится в меня своей указкой, и я вижу, что кончик метит мне прямо в сердце, поэтому говорю: ну что ты, Масовская, мы ведь друзья, а? Мы ведь друг и подруга, чего это ты вдруг, не любишь меня, что ли? Если я тебя тогда обидел, то сорри, я ведь не всерьез, ну, Масовская… кончай… хватит… но у меня уже такое предчувствие, что мне кранты, что мне уже недолго осталось, что-то уже пульсирует и типа даже покалывает, и я думаю, это мое сердце решило отмочить мне номер прямо перед смертью.
— Блин, он говорил что-то о Масовской, — говорит кто-то кому-то, и тут я замечаю, насколько мне позволяет что-либо увидеть узкая щелочка, сквозь которую я гляжу, что это какая-то девица, Анжелика Кош, впрочем. — Никогда бы не подумала, что он читает «Твой стиль», мне казалось, его такие журналы раздражают. Знаешь, когда мы познакомились, он произвел на меня впечатление человека с натурой очень простой, мужественной, угрюмой. А на деле вышло, что он очень ранимый, сначала этот безумный поступок, а теперь оказывается, что он еще и «Твой стиль» читает, знаешь, вот уж никак не ожидала, внешность, однако, обманчива. Если б я знала, наше знакомство совсем по-другому бы закончилось. Я ведь эту Масовскую знаю, все могло бы быть иначе, она ведь иногда читает стихи в «Крыше», мы пошли бы туда вместе, чтоб вместе послушать, вместе все это прочувствовать. У нее стихи как раз о том, что я люблю: мужское насилие над женщиной, смерть и разложение, мы ведь могли вместе туда пойти. И вся эта трагедия, вся эта пролитая Сильным кровь была бы не нужна, просто ни к чему.
— Ой, бля-а-а, — слышу я другой голос. На этот раз с явным мужским началом, но через глазную щель мне видно плохого качества изображение Наташи Блокус, значит, я правильно угадал, — он же шизик, это ж надо так башкой в стену ебнуться, брось ты его, Анжела.
— Как же ты не понимаешь, ведь кем бы я сейчас ни была, Мисс зрительских симпатий и находка местной литературной среды молодых литераторов, я не могу в такую тяжелую минуту оставить его одного, в когтях страданий и жестокости окружающих.
— Ну, бля, и что с того, я ему памперсы менять не нанималась, просрал себе репутацию в полиции, просрал себе репутацию в городе, его проблемы, у меня есть дела поважнее. Ты видела этого обойщика в джинсах, так вот, он взял у меня номер мобилы.
Щель во мне, через которую я все это вижу, а очень похоже, и слышу тоже, довольно узкая. Все остальное, вокруг щели, черное, бесконечное и тянется неизвестно куда, мало того, еще и болит. Я предпринимаю усилия, чтобы эту щель сильней приоткрыть, и хотя все болит, мне это удается настолько, что кроме Анжелы Кош и Наташи Блокус я вижу фон с разными белыми вещами, как будто нахожусь прямо посередине наволочки на одеяло. Вокруг все белое и пахнет чем-то типа лизола, поэтому в моей голове клубятся самые разные версии насчет того, что они со мной сделали, а главное, где я, потому что это вопрос сейчас ключевой. Остальное меня уже не волнует, покончил я жизнь самоубийством или нет, хотя я не поканчивал. Я хочу просто знать, на чем лежу, потому что знаю только то, что лежу, и даже не пытаюсь этот факт изменить, потому что понимаю: малейшая диверсия с моей стороны, каждая попытка пошевелиться чревата последствиями, они отправят меня назад в тот зал, где Масовская втыкает мне в грудь свой циркуль и рисует вокруг меня круги, все больше и больше, а публика хлопает, потому что знает, что так мне и надо.