— Ох!.. Налей-ка мне еще… Ну а если я все-таки откажусь?
— Что ж, я подожду, пока…
— А если никто не придет, а я достану деньги?
— Если никто не придет — тоже не беда. Я человек не мстительный, я просто делаю все, что обещал. И обещаю тебе, что король получит через несколько дней донос без подписи, в коем будет сказано, что следует проверить — сперва учетные книги, а затем казну…
— Ох!..
— Не горюй, дядюшка Пьер! Я тебе оказываю громадную услугу, ты радоваться должен!
— А ты уедешь из Парижа с этими деньгами, да?
— Конечно. На свете есть много городов, и везде есть правители, и у каждого правителя есть казначей, и некоторые из них склонны к растрате. Правители не разбираются в таких грунках, по лицу не могут определить, каков человек, поэтому назначают казначеями всякий сброд. А я вот разбираюсь. Сам посуди — я приехал в Париж три месяца назад, навел справки, мне тебя показали на каком-то фейте… и я, как только увидел твое лицо, сразу понял — да, ты мне подходишь.
Пьер по прозвищу Бату покачал головой. Мишель некоторое время забавлялся сменой красок на одутловатых щеках Пьера, а затем неожиданно спросил:
— Тебе такое слово, «Литоралис», ничего не говорит, а, Бату?
— Как?
— «Литоралис».
— Ничего. Латинское слово, что ли?
— Да. Означает, более или менее, «прибрежный бродяга». Человек, который ходит по пещаному взморью, или сидит на пещаном взморье, или лежит. Любит греться на солнышке, и ничего ему в жизни не нужно — ни богатых одеяний, ни роскошных домов, ни даже девушек. Ест что придется, разговаривает с кем придется, иногда побирается, а то все больше крабов ловит да вечером их там же, на взморье, на костре печет. Литоралис.
— Ты это обо мне? Я взморье не люблю. И бродяжничать — не по мне оно, Мишель.
— Нет, я не о тебе. О тебе я уж все сказал. Нет, Литоралис — это такое прозвище. Этим словом назвали драгоценный камень, найденный в прибрежной зоне где-то на юго-востоке. Вернее не один камень, а сразу два. Оба камня сразу стали легендой — крупные очень. За любой из этих двух камней дадут столько золота, что можно три пале построить.
— Где же они теперь, эти камни?
— Один пропал. Был — и не стало. Второй сейчас в Багдаде, но вскоре его перевезут… переместят, Бату. Один человек, молодой полководец, купил его, чтобы преподнести в подарок своей невесте. То есть, она не невеста его вовсе, и отказывала она ему два раза. Но он надеется, что перед таким подарком она не устоит и выйдет за него. Он парень диковатый, не родовитый, а она дочь правителя.
— Ты хочешь купить этот камень?
— На это у меня не хватит средств. Монархи обеднели, большие деньги взять стало неоткуда. Нет, об этом камне такие люди как мы с тобой, Бату, могут только мечтать.
Ближе к вечеру какой-то молодой монах заглянул на огонек и занял в столовом помещении самый большой стол, объяснив хозяину, что вскоре придут его собратья — праздновать какое-то таинственное, но приятное, теологическое событие. Хозяину это сперва не понравилось — монахи занимали много места, а щедростью не славились. Лицо хозяина просветлилось, когда ему в руку вложили четыре имперских золотых дуката и пообещали столько же по окончании увеселительной трапезы.
Вскоре к посетителю действительно присоединились еще пятеро монахов разных возрастов. Пригубив принесенное хозяином вино, они дружно поморщились, и изначальный монах с христианской кротостью попросил доброго дядюшку Этьена отнестись к делу серьезно. Пристыженный дядюшка Этьен исправил ошибку, принеся из погреба вино, которое хранил на случай посещения заведения знатью.
Разговор за столом не ладился — монахи явно кого-то ждали. И вскоре он появился — сутулый, худой пожилой мужчина, одетый в длинное и пестрое, в стильной константинопольской шапочке, с посохом, более походящим на дворцовую трость, чем на дорожный посох. По манере держаться в посетителе сразу угадывался представитель церкви.
— Извините, что заставил вас ждать, коллеги, — произнес человек по-латыни.
Это его «коллеги» не удивило монахов. Они именно такого и ждали от константинопольского посла. Странные они там, в их Константинополе.
— Присядь, святой отец, — сказал ему монах, пришедший первым, самый молодой. — Представься.
— Зовут меня Панкратиос, — представился гость, садясь. — Итак?
— Есть ли у тебя с собою полномочия, Панкратиос? — спросил другой монах.
Панкратиос сунул руку в холщовую суму с замысловатым византийским узором и вытащил из нее пергаментный свиток. На пальце сверкнул бриллиант такой безупречной красоты, что монахи одновременно переглянулись, криво улыбаясь — богатый, роскошествующий Константинополь! Самый молодой не улыбнулся — возможно, он был равнодушен к блеску драгоценных камней. Бывают и такие люди на свете.
— Где ты остановился, Панкратиос? — спросил один из монахов, разворачивая свиток.
— В доме архиепископа.
Поразглядывав пергамент, монах кивнул и вернул его Панкратиосу.
— Кто тебя сопровождает?
— Восемь человек Варангской Охраны, — ответил Панкратиос.
Монахи обменялись улыбками.
— Небось ни одного варанга не осталось в этой самой Охране? — спросил один из монахов.
Панкратиос в ответ улыбнулся.
— Зоэ, — сказал он, покачав головой. — Зоэ, наша милостивица, — и рассмеялся вместе со всеми.
— План у нас такой, — сказал представительного вида монах, улыбавшийся и смеявшийся сдержаннее всех. — Сперва.
— Простите меня, коллеги, — прервал его Панкратиос. — Мне нужно кое-что уточнить.
— Да? — сказал монах, прерывая речь.
— Я приглашен на эту встречу в качестве наблюдателя. В ваших дебатах я не участвую, мнение свое выскажу только, если вы меня попросите. Не так ли?
— Всё так, — сказал представительный.
— Вы желаете, чтобы Патриарх был осведомлен о событиях. Для чего вам это нужно — меня не касается. Так?
— Так, — подтвердил монах.
— Мне бы хотелось знать, для того, чтобы правильно информировать Патриарха — кто из вас какой приход представляет. Лично я знаком только с братом Кристофом, — он кивнул, указывая на самого молодого монаха, — поскольку архиепископ парижский представил мне его вчера, как своего подручного.
Монахи обменялись взглядами.
— Кристоф не оповестил тебя, кто будет присутствовать на встрече?
— Кристоф — человек скромный, и я тоже, — ответил Панкратиос. — Мы оба считаем, что у всех дел должны быть свой порядок и своя очередь.
Кристоф улыбнулся, пряча глаза.
— Это резонно, — сказал представительный. — Что ж. Я — Роберто Лоджиа, епископ венецианский. Представьтесь же. коллеге, друзья.
— Ришар, епископ лионский.
— Андрю, архиепископ кентерберийский.
— Ларс, епископ сигтунский.
Панкратиос кивнул.
— Благодарю вас. С вашего позволения я умолкаю и весь превращаюсь в слух.
Он поднял кружку с вином и отпил глоток.
— Положение наше, друзья мои, почти безнадежное, — сказал Роберто. — Возможно это — конец света. Но даже если это так, это не освобождает нас от наших обязанностей. Кратко — Конрад Второй продолжает политику своего предшественника, захватывая именем Церкви все новые и новые территории и назначая священников по своему усмотрению.
Остальные четверо согласно кивнули.
— Беззакония, творящиеся на этих территориях, чудовищны, а обвиняют во всем Церковь.
Снова кивнули.
— Полония для нас потеряна, возможно навсегда. Конрад невзлюбил регентшу и наследника польского трона, и не предложил им помощь, когда язычники подняли восстание. Не предложил. Помощь. Страна находится в руках язычников. Польской болезнью могут заболеть и окрестные страны.
И снова кивнули.
— Добавлю, что в моем собственном приходе дела плохи, как никогда. Пиратство в Адриатике искоренено почти полностью, несметное количество золота течет в сундуки купцов, и с помощью этого золота они развратили мне прихожан. Храм пуст. Люди посещают Дом Божий только по большим праздникам, вера превратилась в обыкновенную традицию. Как обстоят дела в Швеции, Ларс?