— На жену играете?
— На жену?! Да она...
Борис Петрович хотел сказать, что Валентина уйдет от него, как только узнает, что он потерял место в Правительстве. Но смолчал. Он умел молчать и обдумывать. Другие наверх не забираются.
Валентина уже знала, что из мужа выпустили кислород. Еще вечером, перед тем, как направиться с Серафимой к Смирнову, женщина позвонила супруге министра, та выразила свои соболезнования и пообещала принять участие в ее дальнейшей судьбе. Валентина все знала, но молчала, потому что хотела лечь в постель с этим странным мужчиной из параллельного мира.
— В общем, давай, банкуй, — перестал смотреть на супругу Борис Петрович. — Если выиграешь, не пожалеешь, Валя — это конфетка. Да, уточняю: ты должен будешь не только лечь с ней в постель, но и трахнуть ее, то есть войти с ней в половой контакт. Ты понял? Я хочу, чтобы в ней была твоя сперма.
Евгений Евгеньевич пожал плечами: — Как хотите, — решив не вникать в смысл последней фразы соперника. Он уже знал, что снизу в колоде лежит король. «Своя» карта была девятка.
Получив третью карту, Борис Петрович, злорадно улыбнулся и приказал:
— Играй!
«У него двадцать, точно! — закусил губу Смирнов. — Ну ладно, вытащим еще одну карту.
На «свою» девятку легла предпоследняя карта, оказавшаяся семеркой. Резервный король своим скипетром обращал превратить бесперспективные 9+7 = «шиш» в счастливые 9+7+4 = 21. Перед тем, как с помощью карточного венценосца объявить очко, Смирнов навел тень на плетень.
— У вас девятнадцать или двадцать, — проговорил он, озабоченно вглядываясь в глаза соперника. — Значит, меня спасает только очко...
И, неистово перекрестившись на дальний от входа в гостиную угол, взмолился: «Не дай, Господи, раба твоего грешного в трату, пошли червонного короля!»
Господь остался глух, и король как был, так и остался трефовым. Смирнов радостно засмеялся. Смех получился искренним.
У Бориса Петровича действительно было двадцать. Обозрев карты соперника, он почернел от злости и приказал:
— Сдавай еще!
— Не, на Виктора я играть не буду, не та ориентировка! — посерьезнев, покачал головой Смирнов.
— Причем тут Виктор? Ставлю пять тысяч долларов против выстрела в руку.
— Пять тысяч!? — алчно вскинул глаза Смирнов. — Черт побери! Да на них можно купить все геленджикские чебуреки и еще останется на бутылку «Хольстена» и новый рюкзак!
— Да, пять тысяч, — повторил Борис Петрович, чеканя слова. По его глазам было видно — он начал подозревать соперника в жульничестве.
Смирнову стало ясно, что дырки в кисти ему не избежать.
— Вы это здорово придумали — играть на деньги, — вздохнул он. — Когда я играю на них, или просто соприкасаюсь, удача от меня уходит. К сожалению, с деньгами у меня всегда параллельные прямые.
Говоря, он выправлял колоду, прогибая ее то в одну сторону, то в другую — даже неопытный игрок, увидев карту с загибающимся углом, мог догадаться, что банкир жульничает.
Борис Петрович получил пятнадцать очков и заказал «темную». Сдавая себе, Смирнов нервничал: а вдруг «очко»?
Ему повезло — при четырнадцати очках пришла десятка.
Борис Петрович вскочил на ноги, ликующе смеясь, и позвал Виктора.
Тот явился с «Макаром» в руке.
Поместив подрагивающую кисть левой руки Смирнова на золоченый том «Гарри Поттера», лежавший на журнальном столике, он прижал ее дулом и выжал курок.
Осечка!
— Стреляй еще, стреляй! — закричал помощнику донельзя возбужденный Борис Петрович.
— Почему это стреляй? — самоопределившись, закричал Смирнов. — Против Валентины вы ставили прострелянную кисть, а против пяти тысяч — выстрел в руку. Так, Виктор Владимирович?
Виктор Владимирович кисло кивнул.
— Ты стрелял в мою руку? — продолжал спрашивать его Смирнов.
— Стрелял...
— Так значит, мы квиты, веревка оборвалась, и я свободен!
— Ну ладно, ладно, пусть будет по-вашему. Все равно я выиграл, — махнул рукой Борис Петрович. — Сейчас два сорок семь. В три двадцать продолжим игру.
Не дожидаясь реакции на свои слова, он пошел к прямо сидевшим женщинам и сказал, злорадно улыбаясь:
— Я проиграл вас в карты. На полчаса. Сейчас вы пойдете с Евгением Евгеньевичем в мою спальню и вернетесь ровно в три двадцать. Если с его стороны будут претензии, я дам ему возможность ходатайствовать передо мной о том, чтобы его два его будущих проигрыша легли на вас. Вы все поняли?
— Не беспокойся, Боря, все будет хорошо, — ласково сказала Серафима поднимаясь. — Мы с Валей устроим все в лучшем виде.
Они встали, подошли к Смирнову. Увидев стройные фигуры, подчеркнутые облегающими нарядами, белоснежные шейки и призывно накрашенные губки, он непроизвольно вопросил:
— А почему полчаса, Борис Петрович?
— Ну, ладно, ладно, каждую на полчаса. Мне просто невмоготу ждать вас битый час. Идите же скорее, а я пока подумаю, на что мы с вами будем играть потом.
Смирнов пожал плечами и вышел из гостиной. За ним двинулись женщины.
На пути в спальню настроение его сильно изменилось. Рефлексии всегда нападали на него в самые неподходящие моменты.
«Спать с незнакомыми женщинами? Да еще сразу с двумя? Да еще выигранными в карты? Да еще после всего, что случилось, после этого дурацкого Гарри Поттера в виде плахи? Свинство какое-то в виде морального разложения.
Однако в спальню он вступил другим человеком. Иногда ему удавалось находить волшебные фразы, коренным образом менявшие семантику действительности. «Когда ты под властью психа с пистолетом, который каждую минуту может выстрелить тебе в лицо, психа, который почти уже устроил тебе восьмилетнее пребывание в тюрьме, не надо думать о морали, — измыслил он, оглядывая роскошный «сексодром» Бориса Петровича, отделанный в красно-черных тонах с никелем.— Короче, не надо ни о чем думать, а надо получать удовольствие».
Он не сразу переключился на получение удовольствия, а подошел к окну, чтобы похоронить последнюю надежду. Утро уже понемногу растворяло густую южную ночь, и Евгений Евгеньевич смог увидеть на стенах дома и заборах (ощетинившихся битым стеклом) множество следящих камер. Как не странно, это наблюдение его успокоило: «Нельзя сбежать — так нельзя. Будем действовать по обстоятельствам».
Обернувшись к выигрышам, он увидел, что они сидят на краешке кровати так, как залетевшие женщины сидят в своей поликлинике.
— А что это вы такие кислые? — присел перед ними на корточки.