— И это повторялось еще пять раз?
Он был тронут рассказом, и его рука легла на бедро женщины.
— Да. Видимо, я очень сильно хотела, чтобы это продолжалось.
— А N? Он отстал потом?
— Да. Испугался. Он знал, что Миша — третий мой покойник.
Его рука соскользнула в самое приятное в мире ущелье. Направилась к верховьям. К источнику наслаждения. Мизинец, оказавшись в нем, опьянел.
— А где он сейчас?
— Миша? В чистилище, наверное. Он был далеко не ангел, скорее наоборот.
— Нет, Александр Константинович.
Потрогала. Булка черствела на глазах.
— Его срочно вызвали в Москву, приедет только вечером. Ты сможешь остаться у меня до обеда. Но если кто-нибудь увидит тебя здесь или даже рядом с коттеджем, он тебя закажет.
Булку как распарили.
— В самом деле?
— Не сомневайся. Люди, у которых десятки миллионов, с такими, как ты, особо не церемонятся.
— Черт... Мне это нравится. Сладостно спать с такой женщиной и вдвое сладостнее делать это под высоким напряжением. Так, наверное, Миша с тобой спал после очередного выстрела в висок.
— Почему ты меня не любишь? — она не слушала.
— Я тебя люблю, очень люблю... — смешался он. — Но мне не хочется становиться твоим идеалом, не хочется, потому что не смогу. И еще я — нищий. А ты дорого стоишь.
— Ты просто боишься.
— Стать четвертым?
— Да.
— Вряд ли. Просто я другой человек. Я не стану испытывать оргазм из-за того, что кто-то там будет из-за меня стреляться, ну может, раз другой. Понимаешь, — ты только не смейся, — я чувствую себя мессией. Чуть-чуть Христом, чуть-чуть Буддой, чуть-чуть скрытым имамом шиитов. Короче, я чувствую обязанность что-то сделать. Я совершенно не знаю, что, но чувствую — придет время, когда я один, только я один поимею возможность сделать что-то очень хорошее, что-то спасительное. Что-то такое, что спасет и меня, и кучу других людей. Из-за этого, наверно, у меня нет семьи, нет рядом детей, из-за этого я хожу, неприкаянный.
Сказав, подумал: «Господи, что только человек не скажет, когда у него не стоит!»
— Обними меня, скрытый имам...
— У меня полный штиль.
— Быть этого не может, — глаза у нее засверкали. — Спорим, через две минуты ты, опрокидывая мебель, будешь бегать за мной по всему коттеджу?
— С веслом между ног?
— Да. С твердым веслом.
«Да» Ксения сказала, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Через десять минут обнаженный Смирнов, хохоча и опрокидывая мебель, гонялся за ней по коттеджу. Настиг он женщину в ванной комнате.
И тут зазвонил телефон.
Ксения слушала минуту.
Положив трубку, прошептала Смирнову, целовавшему ее груди:
— Звонил охранник. Александр Константинович будет здесь через четверть часа. Уйти без осложнений для меня, да и для себя, ты не сможешь — в это время дворники убирают территорию, а садовники считают наросшие за ночь травинки. И еще кругом телекамеры. У тебя есть десять минут на меня и пять, чтобы спрятаться.
Ровно в восемь утра за Смирновым закрылись тяжелые створки дубового плательного шкафа, стоявшего в спальной. Ключ повернулся на два оборота и исчез в кармане Ксении.
Слава богу, отделение было просторным и вдобавок женским. Он, вытянув ноги, сел на ворох белья — на трусики, чулки, бюстгальтеры, пояса. Сверху свисали комбинации, пеньюары, халаты и халатики.
Все это пахло райски.
Пеньюар, струившийся по лицу, пах ландышами.
Смирнов вспомнил Трошина. «Ландыши, ландыши, ландыши – светлого мая привет».
Вынутый из-под ягодицы бюстгальтер пах поздними фиалками.
«Нет, я все-таки фетишист». Надо почитать, что это означает. Или просто в прошлой жизни был женщиной. Нет, чепуха. Просто мама одевалась так, что все смотрели на нее раскрыв рот. И я в том числе».
Когда он вдыхал новомодный французский синтетический запах, пропитавший соскользнувшую на колени ночную рубашку, в дом вошел Александр Константинович.
Евгений Евгеньевич расположился удобнее и стал слушать приглушенные голоса и звуки.
— Здравствуй, милый! — чмок, чмок. — Что случилось?
— Все в порядке. Просто убежал от дня рождения Павла Степановича. Ты же знаешь, я не люблю дней рождения, не люблю думать о подарке, думать, подойдет ли он по цене и тому подобное... Это так тягостно.
«Жмот», — подумала Ксения и проворковала.
— Завтракать будешь? Ты, наверное, проголодался. Там, в грелке, отбивные.
— Нет, пошли спать, я по тебе соскучился.
— Иди, милый, я сейчас приду...
— Пошли... — поканючил Александр Константинович
— Мне надо заглянуть в ванную.
— Только недолго.
— Я мигом, милый.
Смирнова потянуло в сон. Он уже дремал, когда в голову пришла мысль:
— А вдруг захраплю!? Вот будет кино!
Александр Константинович вошел в спальню, встал посередине. Понюхал воздух. Сморщился.
— Фу, как с утра накурила.
Разделся. Лег в кровать.
— За что ее люблю, так за то, что у нее всегда свежее белье.
Несвежее мятое белье, с пятнами плотской любви, лежало в ногах Смирнова.
Вошла Ксения. Легла. Они обнялись, стали целоваться. Потом раздались характерные звуки. Дует согласованно двигающихся тел, в сопровождении соло матраца.