В общем, начали мы семейно маньяковать. Девочка сообразительной оказалась, колорит детский внесла. Однажды поздно вечером забрели мы в один дом на дачах валентиновских, богатый дом. В три этажа с башенками и завитушками, кирпич красный, одно загляденье. Во дворе, правда, бультерьер пасся. Большой такой, противный. Рожа розовая, глаза красные. Терпеть не могу бультерьеров. Не собаки, а прирожденные убийцы. Маньяки собачьи. Хотел уже в другой дом идти. Который волкодав охранял. С волкодавами-то я знакомый, в горах частенько встречался. Они интеллигентные, взгляд с прищуром понимают. Не то, что эти тупицы.
А Вера вошла во двор, как ни в чем не бывало. Вошла, посмотрела на этого бультерьера глазками своими нежными, сказала что-то ласковое. И, представляете, он лапки подогнул, запищал щеночком, испуганно так. А она, по спинке его ласково погладив — раз! — и голову свернула. Только хрустнуло немного, но в тишине очень слышно.
В доме этом гангстер на заслуженном отдыхе жил. Его в округе каждый знал. Полютовал он на своем веку, дай бог. Здоровый еще, волосатый, кулаки с кастрюльку. Совсем нас не испугался. А чего ему нас пугаться? С малолетней же девочкой пришли. Платьице кружевное, бантики пышные на косах. Он на Наташу вытаращился, а она ему говорит:
— Ты, дяденька, нас не бойся! Мы зашли тебе сказать, что у тебя собака во дворе сдохла. Жалко песика...
Мужик заволновался и к двери ринулся. Когда мимо меня пробегал, я ему ребром ладони по горлу врезал. Качественно врезал. Упал мужик на пол и захрипел обиженно. В себя пришел уже связанным по рукам и ногам. Побаловались мы с ним с часик, а потом дочка и говорит мне:
— Пап, а можно я ему ушки отрежу? Они такие противные, волосатые... И немытые совсем. Мама не любит немытых ушей.
— А почему нет? Валяй, доченька, только бритвой не поранься, острая очень.
Отрезала она ему уши своей любимой прадедушкиной бритвой из германской стали и опять ко мне обращается:
— Пап, а можно я ему глазки поросячьи выколю?
— Умоляю, не делай этого, — поморщился я. — Терпеть не могу выколотых глаз!
— Да ладно тебе! — воспротивилась Вера. — Пусть делает, что хочет. Японцы, вон, утверждают, что детям до одиннадцати лет нельзя ни в чем отказывать.
Наташа не стала выкалывать гангстеру глаз. Не захотела делать мне неприятное. Походила, походила вокруг трупа (мужик к этому времени тихонечко дух испустил), потом достала фломастеры из своего рюкзачка и рисовать принялась. Татуировки на ягодице бывшего гангстера (я на живот его перевернул, чтобы он Наташу не шокировал). Сердце, пронзенное кинжалом, нарисовала, голубков сверху. И надпись снизу изобразила. «Не забуду мать родную». Я подивился, подивился и спросил:
— А почему ты именно на ягодице рисуешь?
— А где еще? — простодушно ответила дочь. — Спина вся утюгом горячим проглажена, на груди — звезда... Постарались вы с мамочкой.
Да, постарались... Когда грешника мучаешь, как-то легче на душе становится, свободнее. Понятно, грешника мучить — это дело богоугодное. Сотрудником бога себя чувствуешь...
Когда с бедным бандюгой делать было уже нечего, сели мы втроем чай на кухне пить. Терпеть не могу пить чай в перчатках, но торт а холодильнике нашелся великолепный. И бутылка французского шампанского. Самого настоящего. Когда я за второй кусок принимался (после второго фужера), Вера глубокомысленно проговорила:
— Торт за сегодняшнее число, шампанское в холодильнике... Не иначе этот фрукт пассии свою дожидался... Потому и дверь была открыта.
— Ты, что, хочешь продолжить? Поздно уже, нашей каманче спать пора... Ребенок ведь, устает быстро.
— Да, это так... — согласилась Вера. — Но представь, заявиться эта девица или женщина сразу после нашего ухода... Или вообще на нее во дворе или на улице наткнемся...
— Ты права... Давай подождем до одиннадцати.
— Ура! — восторжествовала Наташа, вся вымазанная кремом. — Люблю девочек мучить!
Да, любила моя дочь девочек мучить, факт. Наверное, это от татаро-монгольских предков. Или от меня. Я ведь пятерых жен извел. Самым мучительным способом. Занудством своим. А Наташе года не было, когда лишилась жизни первая ее кукла. И остальные жили недолго: минуты через три после слов благодарности за подарок они четвертовались моей дочерью, с сатанинским блеском в глазах четвертовались, затем потрошились, или в лучшем случае обливались зеленкой или малиновым йогуртом.
Пассия хозяина явилась ровно в одиннадцать. Красивая. Естественная блондинка, голубоглазая, живая, ха-ха, фигурка потрясающая, я аж заморгал в немом восторге. И возраст подходящий, лет тридцать с малюсеньким хвостиком. «Зря мы Наташу с собой взяли, — подумал я. — Да ну ладно, перебьемся, не последний день живем».
Наташа зевала вовсю, и не стали мы с девицей долго возиться. Заклеили рот липкой лентой, веревку бельевую на люстру забросили и подвесили. Не за шею, подмышками. Потом вены на ногах вскрыли. Это Вера так решила ее измучить. Усмотрела, наверно, в глазах моих мужское любопытство. Да и любит она кровушку пустить…
Домой при луне шли, счастливые и довольные. Наташка на шее моей посапывала, Вера ручку многообещающе жала. Нет, хорошая у меня семья, другой такой нет.
Да, многое я мог бы вам рассказать, да время не подошло. Вот встретимся где-нибудь в укромном месте один на один, так непременно расскажу…
Питейные истории
Мы, измученные тяжелым двенадцатичасовым маршрутом, заключительном на площади, сидели в свете костра и фар машины на спальных мешках. Не хотелось ни говорить, ни пить, ни есть, хотя на достархане в мисках дымилась форель с белыми, выпученными от жара глазами — ее в наше отсутствие наловил повар Федя, и была водка.
— Что, мужики скисли? — прервал затянувшееся молчание. — Думать вредно, лучше расскажите что. О водке, например, чтоб пилось веселее, а то как пролеченные сидите.
— О водке?.. — подал голос Юра, продолжая что-то писать в пикетажке. — Есть одна свежая история. Недавно теплым летним вечером один буровик из Магианской экспедиции человек-человеком шел к бабе, и, надо ж, его на «зебре» мотоциклет сбил, причем насмерть. Ну, привезли в морг, вскрытие сделали… И что вы думаете? В желудке у бедняги литр водки плескался, а в крови — тройная смертельная доза алкоголя. Врачи удивились, в затылках чешут про такой уникальный паталогоанатомический случай, а тут санитар, что вещи описывал, спрашивает, что с кейсом покойного делать — три бутылки водки, мол, там! Вот мужик! С тройной дозой и тремя бутылками к любовнице!
— Понятно, что они с кейсом сделали, — усмехнулся Сергей, разбиравший образцы. — У нас на Дарвазе тоже клинический случай был. Поехали за сорок километров за водярой в поселок ближайший, а в магазине — ничего после визита соседей справа, духов даже, не то, что одеколона. Что делать? Пришлось ни с чем возвращаться. А Гришка, геофизик наш, алкаш, не вынес такого злодеяния судьбы и с тоски шампуня пузырек задавил (и в нем спирт, оказывается, есть). Ну, едем назад, а у него диарея немыслимая открылась, короче, запоносил, как реактивный. И через каждые триста метров, потом двести, потом сто, канючит: