По равнине, на которой под жгучим солнцем лежали тела павших шведских пехотинцев, бродили русские. Их пехота уже ушла, но теперь к полю брани подтянулся народ из лагеря. Грабили убитых, умирающих и раненых. Стягивали одежду с живых и мертвых, хищно расхватывали валявшееся повсюду оружие.
Русские собирали различные трофеи типа знамен и штандартов и торжественно уносили их. В пехотной дивизии Халларта,[38] которая стояла у русских на самом краю левого фланга, набралось 22 стяга, в том числе шесть белых знамен лейб-гвардии и два штандарта, один из которых принадлежал конногвардейцам, а другой — драгунам Ельма (оба соединения входили в отряд Крёйца). Русские солдаты не только грабили, но и убивали. Многие из оставшихся в живых шведов были прикончены на месте, как только на них наткнулись русские, однако теперь начали уже и брать в плен. Поскольку никакой общей политики в отношении того, как обходиться с выжившими шведами, судя по всему, не было, умерщвление пленных на этом этапе битвы следует отнести за счет личной инициативы отдельных солдат. Однако в царившей кругом неразберихе кое-кому из раненых шведов удалось избежать подобной участи. В их число попал тридцатисемилетний майор Скараборгского полка Свен Лагерберг, уроженец Стура Черр в Вестергётланде. Под конец сражения он был ранен навылет из мушкета и остался лежать на поле. Шедшая в наступление русская боевая часть прошагала прямо по нему, так что он, подобно многим другим раненым, был еще и потоптан. Спас Лагерберга раненый драгун, который подсадил его к себе на коня и увез к обозу, подальше от кошмаров бранного поля. В русский лагерь один за другим потекли приводимые пленные. Многих из них мародеры раздели догола, обнажив истерзанные тела, некоторых подвергали насмешкам и унижениям.
Среди пленных, которым пришлось, стоя в чем мать родила, выслушивать глумление русских солдат, был и Александр Магнус Дальберг, двадцатичетырехлетний сержант из прихода Хольта в Бохуслене. По примеру двух старших братьев он в 18 лет вступил в армию и был в сражении при Фрауштадте, где стал свидетелем массовых расстрелов русских военнопленных. Он был человеком мягким по натуре, заботливым и глубоко верующим. (За эти свои качества он годом раньше заслужил прозвище «польская повивальная бабка» — потому что сжалился над рожающей крестьянкой, которую другие солдаты, не желая слушать ее стоны, выгнали из собственного дома. Дальберг помог жалобно стонавшей женщине, и она родила младенца хотя бы в холодных сенях.) Теперь в плен попал сам Дальберг, и ему с товарищами пришлось услышать про то, «какие они бедные и несчастные, коли им, от голоду и жажды страждущим, русское угощение не по вкусу пришлось, показалось слишком крепким, ноги подкосило да головушку задурило; но пускай, дескать, будут покойны, вот доберутся до Москвы, куда их зело тянет, там их снабдят всем, чтоб русский гостинец понравился; там найдут любой струмент, мотыги, кирки, лопаты, ломы, заступы и тачки, всё справят в наилучшем виде для их здоровья, потому как, наработавшись, не смогут шведы на плохой аппетит или сон жалиться». Для многих пленных шутовские речи русских затем обернулись правдой.
По полю брани продолжали разъезжать высшие чины шведской армии, пытаясь спасти то, что еще можно было спасти. Юлленкрук поскакал туда, откуда выступил правый фланг и откуда доносился приглушенный стук барабанов. Поехав на их дробь, Юлленкрук увидел построенную в каре пехоту. Он принял ее за собственных гвардейцев и рванулся вперед. Только приблизившись, генерал-квартирмейстер узнал в солдатах русских, так что он едва не повторил ошибку Пипера. Юлленкрук круто развернул коня. В отдалении он разглядел несколько задержавшихся на равнине шведских кавалерийских эскадронов. Среди них были драгуны Юлленшерны, которые стояли стройными рядами, с хлопающими на ветру голубыми штандартами и во главе со своим командиром, Нильсом Юлленшерной. (Тридцативосьмилетний Юлленшерна был голубых кровей, граф из дворянского рода датского происхождения. В 1706 году он был тяжело ранен под Калишем, но теперь уже оправился. С его портрета на нас смотрит мужчина с выразительным взглядом из-под красиво изогнутых бровей, длинным носом и небольшим целомудренным ртом.) По пути к драгунам Юлленкрук заметил несколько разрозненных пехотинцев. Он громко приказал им «собраться вместе и построиться», но услышал в ответ, что они ранены. Оставив их в покое, он поскакал к полку Юлленшерны. В это время рядом с драгунами быстрым шагом прошел батальон русской пехоты: он промаршировал прямо перед их фронтом на запад, в сторону леса. «Давайте ударим им в спину», — призвал Юлленкрук драгунского полковника. Юлленшерна согласился и тут же скомандовал: «Марш!» Русские, которые, видимо, сомневались в национальной принадлежности драгун, обрели полную ясность. Не успел отзвучать шведский приказ к атаке, как с левого крыла русского батальона, в каких-нибудь пятидесяти метрах от полковника, вырвался жалящий рой пуль. Этого было достаточно, чтобы обратить Юлленшерновых молодцов в бегство: драгуны развернулись и поскакали прочь. К их нестройному отступлению присоединилось несколько других кавалерийских частей, которые увлекли за собой и Юлленкрука.
Отступающие конники устремились по одному из проходов. Было тесно, и на узеньком мосточке началась яростная давка, люди напирали и отпихивали друг друга. В этой толкотне Юлленкрука свалили с моста в болото, где он и застрял. По мере усиления страха и сужения пространства вокруг отступление переросло в паническое бегство. Совсем недавно люди объединялись в группы, чувствуя себя так в большей безопасности, но в охваченной паникой толпе сосед перестает восприниматься как защита: тут все ополчаются друг на друга и каждый бьется за себя. С большим трудом сорокачетырехлетний генерал-квартирмейстер вытащил свою лошадь из трясины и взобрался в седло. Однако в следующее мгновение он опять начал сваливаться. Какой-то пеший, вероятно, решив завладеть конем — если понадобится, с применением силы, — ухватился за портупею, на которой у Юлленкрука висела шпага, и дернул за нее. Генерал-квартирмейстер почувствовал, что сползает с седла, но не успел окончательно свалиться: портупея лопнула и вместе со шпагой в ножнах слетела с Юлленкрука. Он поспешно ускакал. Многие стали жертвами этого тесного места. Далеко не всем, кто упал тут, удалось подняться, многие так и остались лежать под мостом.
Отчаяние и хаос усилились оттого, что к узким проходам, стараясь заблокировать их, начали подтягиваться русские драгуны. Среди отступающих был Смоландский кавалерийский полк. По словам эскадронного пастора Юханнеса Шёмана, который тоже участвовал в битве, после поражения пехоты «ничего не оставалось делать, как ретироваться через лес». Пастор был смертельно испуган. Впоследствии он рассказывал, что «невозможно понять было, куда деваться, ядра и мушкетные пули свистели мимо ушей и градом падали вокруг». Он был уверен, что погибнет в этом грохочущем от выстрелов царстве Аида: «Самое правильное было отдать свою душу в руки Создателя, понеже согласно человеческому разумению на жизнь уповать не приходилось».
В суматохе беспорядочного отступления Смоландский полк оказался разбит на несколько частей, каждая из которых самостоятельно выбиралась с поля боя. Одна такая группа включала в себя 19 человек из лейб-роты, среди которых было два офицера, корнет Самуэль Линдберг и полковой квартирмейстер Франс Хагер. Незадолго до этого Франс едва не был убит, когда спасал командира полка, генерал-майора Дальдорфа, чуть не попавшего в руки неприятеля. (Возможно, тогда-то Дальдорфу и взрезали живот казацкой саблей так, что у него вывалились кишки.) Хагера не тронули ни снаряд, ни пуля, только ядром снесло с головы шляпу. Что он не раз попадал в этом сражении в серьезные переделки, подтверждается, в частности, тем фактом, что за время боя под ним погибли две лошади.
Небольшой отряд смоландцев затрусил на юг, где слился с другим подразделением своего полка, а именно, с Эстрахерадской ротой. Команду над объединенным отрядом взял на себя уроженец Сконе ротмистр Юхан Юлленпамп, которому едва перевалило за сорок. Смоландцы тут же вынуждены были принять бой. Русские драгуны попытались блокировать проход через болото возле одного из редутов. Однако смоландским кавалеристам удалось опрокинуть драгун и миновать их. Правда, для Хагера дело все равно кончилось неудачно: чуть позднее он попал в плен и был обобран до нитки.