— Это гетманское село! Я тут на булаву собираю!
В подворье как раз появился косоглазый сотник на сером, в яблоках, коне. Уздечка — с золотыми блестками. Взглянул Журба на свой разорванный жупан, на вонючую лужу, в которой лежал, и понял: в судьбе Чернодуба что-то резко переменилось. Неспроста так гордо глядит косоглазый сотник. И вообще что-то переменилось на земле. Не взят ли гетман Богом? Не держат ли его под стражей москали, как случалось с прежними казацкими гетманами?
Сотник между тем закричал:
— Эй ты! Услышишь универсал! Без тебя теперь обойдёмся!
Шпоры в конский бок — и уже за высоким валом.
Сердюки ни на что больше не обращали внимания. Опьянённые не столько горелкою, сколько безнаказанностью, тащили всё, что попадётся на глаза. Над Чернодубом — визг и стон. Будто здесь татары, и нет никому спасения...
Солнце прошло обеденную мету на небе, когда сердюки начали сгонять чернодубцев на майдан к церкви. Грозя нагайками, а некоторые — саблями.
Ярко сияло солнце. Тёплым паром выпускала запахи земля. Кто-то без устали колотил в било. Люди не запирали хат — пускай творится Божья воля! Всё значительное зарыто в землю, не в первый раз...
Возле села, на холмах, на валах, привидениями торчали верховые сердюки. Видели их и на ближнем берегу Пела, и на плотине. И даже вдоль борозды, проложенной гетманскими пахарями...
Медленно приплёлся на майдан старый Журба. Вторично за день. Люди уступали ему дорогу, удивлённые, почему он не торопится к высокому возу, с которого читаются гетманские универсалы. На возу — рудой сердюцкий писарь, пьяный, неповоротливые губы-поленья. Сельский казацкий атаман и хлопский войт — сгорбленные оба, как и Журба. Только эконом Гузь, реестровый казак, держится прямо. Лицо его стало вроде ещё шире.
Люди не успели перемолвиться с Журбою, как уже против весеннего солнца сверкнул сотников глаз, подмигнул рудому писарю: читай! Сотник и перед громадой не спешился. Писарь зашлёпал губами-поленьями, с усилием разрывая пальцами бумажный свиток, слежавшийся в пути. На верёвочке печать — писанина гетманская. Люди притихли, вслушиваясь в хитрое плетение слов и невольно посматривая на птиц в высоких деревьях. Поданную каким-то Гусаком суплику, получалось, с просьбою ласкового к себе респекта гетман принял и, видя Гусакову годность к воинским услугам, дал ему село Чернодуб до дальнейшей своей ласки, а с тамошних людей, кроме казаков, в реестре оставленных, разрешает ему брать всякое послушенство.
— Чернодуб? — раздался чей-то догадливый крик. — Как это?
— Это я — Гусак! — зашёлся в хохоте сотник, припадая грудью к лошадиной гриве и впиваясь одним глазом в толпу. Другой глаз направлен в небо. Не успели чернодубцы опомниться, как сотник добавил к универсалу свои требования: — Кто не заплатит чинш за этот год — будет бит! А что взяли казаки — то гетманово! Недоимки за прошлое! Гетман не себе деньги требует — на войну всё! Вот!
Майдан ахнул. Ещё не сеяли — уже чинш? Все в один крик:
— За этот год — осенью! Гетман никогда не требовал вперёд! Пусть Журба скажет!
— Такая песня не пойдёт! — поддержали и молоденькие казаки — Степан, деда Свирида внук, Петрусь Журбенко, ещё несколько.
Осмелел народ.
Дед Свирид зашёлся тонким петушиным голосом:
— Осенью! Осенью! Может, ты, пан сотник, из тех сам, кто заработал ласку лопатой, выгребая навоз из-под гетманских жеребцов? А тебе чинш уже? Дулю с маком!
Дед изобразил палицей, как помахивают на конюшне вилами.
— Га-га-га!
— Сами казаками заделаемся!
— У царя война!
Кучка реестровых чернодубцев вокруг воза начала поднимать бедарей на смех. Громче всех эконом Гузь. Ухватился рукою за брюхо:
— Войско из вас будет, если вы без штанов, зато с саблями! Га-га-га!
Известно: ворон ворону глаз не вырвет.
Но Гузевы слова — ветер на огонь.
— Совсем не заплатим! — закричал Цыбуля. Словно и не пьян он больше, только что без шапки и в волосах полно жёлтой соломы. — Хоть сегодня в компут!
И пошло...
— Чего стоим? — Это дед Свирид. — Гнать их, товариство! Наши хлопцы тоже у гетмана, пусть и в охотных казаках! Гетман...
Думалось, засверкают сердюки пятками от гнева громады, ан нет! Сабли выдернуты из глубоких ножен, ружья наставлены. Сердюцкие кони — звери!
— Вот беда! Где наши рушницы?..
— Дак мы по-казацки на раду, без оружия... А они...
Богатые реестровики, видя затруднения бедняков, пуще прежнего в хохот.