Но боли не было. Как, впрочем, не было и особого удовольствия. Мужское начало Николаши не было предметом его особой гордости, а уж ее-то и подавно. Вдобавок, советник Садовский в молодости слыл приличным бонвиваном и, похоже, прогулял свою страсть задолго до того, как женился на красавице-Марьяне.
В первую ночь он взбодрился скорее чаркою-другой наливки, чем прелестями молодки-жены, и, когда супруги пришли в опочивальню, Николаша быстро сбросил с себя пропотевшую рубаху. Затем сдвинул штаны до колен, сноровисто сдернул с нее атласные панталетто, пошлепал ладонью то место, где, по разумению Марьяны, должен был находиться Николаша-меньшой, ловко раздвинул ей ноги и...
Марьяна заливалась краской стыда каждый раз, когда вспоминала то, как он овладел ею в первый раз. Впрочем, и остальные случаи не отличались от первого; похоже, статский советник имел устоявшиеся представления о том, как необходимо «справлять» долг супруга.
Во-первых, он порвал ее плеву пальцами. Это было настолько же унизительно, как и неожиданно. Сопя и подвсхлипывая от превкушения, он облизал два толстых, сосичочных пальца правой руки и резко ввел их в лоно Марьи... потом задвигал ими вперед-назад, периодически разводя и растягивая отверстие. Она застонала от боли и унижения, и второго в ее негодовании было куда больше, чем первого. Повидимому, посчитав, что «шаблон» сработал, и отверстие увеличилось до нужного размера, он деловито вытер кровь о рубашку Марьи, хакнул с натугой и воткнул в нее Николашу-меньшого...
Марья боялась, что это будет куда больнее, чем назойливые сосисочные пальцы. Но она ошибалась.
...В девичестве, как и все молодки, она безусловно интересовалась размерами членов у парней и мужчин, но в силу воспитания и культуры ее представления ограничивались картинами и скульптурами средневековья. Как-то в возрасте лет десяти она стала свидетельницей того, как жеребец Гривен отреагировал на появление новой молодой кобылки на их конюшенном дворе. То, что выкатилось у жеребца между ног, вызвало у девочки легкую дрожь спины и непонятное увлажнение промежности... «Ша, те-грят!» - прикрикнул на жеребца конюх Кондратий, увидев реакцию молодой барыньки. - «Убери-кась елду, ишш, шайтан!..»
Несколько позже ей случайно удалось увидеть, как выглядел член у пастуха Василя, полудурковатого (по мнению ее селян) странного парнишки. Тот обливался водой из бочки после окончания работы, вечером, на заднем дворе, куда Марья, в то время уже подросток, выскочила в поисках «заблукавшего» котенка. Василь не имел ни жиринки на худом, но мускулистом и пропорциональном теле - его мышцы были удивительно длинными, такими же, как и его несоразмерно длинные ноги и руки. Между худощавых бедер болталось нечто наподобие небольшой флейты-пикколо, только чуть короче и потолще, с небольшим загубником на конце... Ошеломленная, Машенька застыла в смятении, не в силах оторвать глаз от странной, но такой завораживающе волнительной флейты. Василь молча отставил ведро с водой в сторону, но срам не прикрыл. Наоборот, он начал медленно идти к ней, словно в трансе. И тогда Марья впервые увидела, как наливается экстазом член мужчины. Флейта начала неспешно наполняться незримой энергией, увеличиваться в размерах и - странное дело! - подниматься кверху. На всех картинах, гравюрах и у скульптур члены у мужчин всегда висели книзу. Пропорции их были примерно одинаковы... Но то, что наяривалось непонятной ей энергией у пастушка, было куда больше всех тех «кочерыжек», которые она с интересом рассматривала у древних богов. Это походило скорее на... Она вспомнила жеребца, и опять почувствовала влагу между ног.
«Бач ты якый, а ну геть с подвирья, пацюк!» - Окрик кухарки, появившейся в проеме двери, раздосадовал Машеньку... Парень исчез, словно его и не было.
В ту ночь, вспоминая пастушка и его елду, Машенька впервые попробовала погладить пушок внизу живота - и когда ее пальчик соскользнул ниже, ей стало так приятно, что с тех пор она не оставляла этого занятия каждую ночь. Василь исчез из села, и ей было грустно, что теперь у нее не будет даже и шанса снова увидеть его.
Но время шло, она превратилась в красивую, статную девушку, и лишь волнительный образ вздымающейся флейты все так же исправно приносил ей наслаждение...