А тут мы с Ирэн идем по тротуару, все на нас ноль внимания, красота! Солнце светит, деревья шумят. А мне кажется, и солнце тут не то, что в нашу спецуху светит, и деревья другие, и цветы. Хотя, правду сказать, куда этой клумбе чахоточной до наших цветов.
Доходим до какого-то дома, Ирэн говорит:
— Ты тут постой, пожалуйста, а я пойду выясню.
Надо же! Стою одна на улице, вывески читаю, на прохожих любуюсь. Дядька подходит.
— Не подскажете, девушка, где тут универсам?
Подсказала, как порядочная, он как раз напротив.
Потом Ирэн выходит. Книги нам еще не подобрали, велят зайти попозже, они позвонят.
— Как ты смотришь, — Ирэн говорит, — на то, чтобы зайти ко мне? Посидим, чаю попьем.
— Ладно, — говорю, — попьем.
И так чудно́ мне и весело, а внутри будто что-то смеется.
Подошли к ее дому. Домик так себе, панельный. И лифта нет. На пятый этаж пехом. И квартирка не так чтобы очень. С вашей, например, Валерка, не равнять: ни хрусталика. Одни книжки. Даже в передней полки повешены.
Она ключ повернуть не успела, дверь сама отворяется. А это муж ее. Она думала, он в командировку уехал. А он вот он.
— Прекрасно, — Ирэн говорит, — сейчас будем чай пить.
А я вижу, что вовсе не прекрасно. Не то чтобы она расстроилась, а вот такое лицо — что лучше бы мы пришли, а его нет.
Пошли в комнату. Он меня вперед пропустил. Культурненько. Я вошла, а они вдвоем в дверях остановились, стоят рядышком — парочка! Он вот какой: повыше тебя, волосы темные, глаза серьезные. Вот Янковскому Олегу, артисту, усики приделать. Вот такой.
Она пошла в кухню чай готовить. У них квартира — комната да кухня, тесненько. Мы с ним вдвоем остались. Он так в дверях и стоит. Брови сдвинул, как одна бровь стала, глаза сощуренные. Может, смешно ему на меня? Я чучело чучелом, волосы хоть и отросли, а все торчком. А платье! Я в каком была, в том и потопала, так обрадовалась… А может, вовсе не смешно, а думает: вот какую в дом пустили, еще сопрет чего?
Тогда говорю:
— Зря вы на меня так смотрите…
Он договорить не дал.
— Ошибаетесь. Не смотрю.
Достал со шкафа чемодан, давай швырять туда вещи: полотенце, рубашку, брюки спортивные… Когда она вошла, он уже все пошвырял, замки застегивает.
Она спрашивает:
— А как же чай?
— Извини, — говорит, — некогда.
Взял чемодан и пошел. Она за ним. Я сижу думаю: вот какой муж.
Потом она меня в кухню позвала. Стала доставать из холодильника чего там было. А там и не было ничего. Масла на донышке, колбасы один хвостик, сыра кусочек…
— Ты извини, — говорит, — мне казалось, еще есть какие-то запасы. Понимаешь, все некогда.
И так мне понравилось, что она застеснялась.
— Ну и правильно, — говорю. — Охота была на жратву время тратить.
Попили чай, в комнату пошли. В комнате, хоть и ничего такого, ну ковра там, стенки, а так хорошо, просторно. Окно настежь, ветер такой чистый, прохладный. Сели мы с ней на диван, ноги поджали, она нас обеих одеялом клетчатым накрыла. Я сижу думаю: хоть бы они до вечера книг не подобрали.
А она говорит:
— Хочешь, я тебе стихи почитаю?
— Давайте, — говорю.
А сама думаю: вот бы она из тех, что я от Валерки знаю. А лучше бы всего вот какое: ты мне его два раза читал, раз в парке, а раз, когда от Петуха топали. И она — надо же! — то и читает.
Ты, Валера, много стихов мне читал. А вообще-то не знаю, или мне, или себе самому. Идем, например, куда-нибудь, ты разговаривать не разговариваешь, сразу стихи начинаешь. Я сначала по-настоящему и не слушала. Смотрю на тебя, как губы шевелятся, и ничего больше мне не надо, хоть расписание поездов читай. А потом слушать стала. А какое понравится — кислотой не вытравишь. Вот и этот стих, наверное, на всю жизнь. А почему? Первое, понравился. А второе — вот напомню, как дело было.
Ты хотел одно кино заграничное посмотреть. Ну билеты, ясно, за мной. Я очередь выстояла, купила. До последней минуточки ждала, уже и продать нельзя. Тогда в урну бросила, второй раз в кассу побежала. На другой сеанс взять. У кассы никого, и в кассе ничего. С рук купила, с наценочкой хорошей. А ты так и не пришел.