Железный Стас бесцеремонно остановил Островского:
— Хватит! Прошу всех внимательно посмотреть снимки и припомнить, не встречали ли вы этого человека когда-либо раньше.
Творческие работники снова дружно уткнулись в фотографии.
— Нос и вправду очень похож на Депардье… — робко начала толстая красивая администраторша Хохлова.
— Никакой это не француз! — рявкнул Железный Стас.
«Кстати, почем я-то знаю, что не француз? — подумал он тут же. — Ни черта ведь про потерпевшего не известно. А сам он ни на каком языке больше ничего не скажет».
Члены съемочной группы долго рассматривали фотографии и даже передавали их друг другу, хотя все снимки были одинаковые. Но никто так и не смог вспомнить убитого. Зато все были уверены, что этот французоподобный гражданин не присутствовал на давешней вечеринке, не заглядывал в павильон и никому не попадался на глаза на территории завода.
Только когда дело дошло до событий «вчерашнего», воспоминания пошли живей. Выяснилось, что произошло как раз много приметного: сценарист Кайк облился красным вином, Надя Кутузова показала танец живота, а режиссер Федя Карасевич (до того, разумеется, как слечь в полном бесчувствии на диван и затем оттуда испариться) обнимался с Ликой Гороховой. Когда Лика уехала, Федя ни с того ни с сего начал ухлестывать за Маринкой Хохловой. Правда, другие голоса, и сам Кайк в том числе, уточнили: облился сценарист не вчера, а в прошлый раз, в пятницу. А вот танец живота в самом деле состоялся. Маринка Хохлова это подтвердила. Зато она ничего не помнила про ухлестывания за собой Карасевича.
Финал вечеринки, как водится, в памяти у всех остался смазанным и смутным. Ничего не поделаешь: устали после трудного рабочего дня. Совершенно трезвый — и накануне, и нынче — актер Саша Рябов ничем не помог. Вчера он уехал рановато, когда еще все оставшиеся сотрапезники сохраняли ясное представление о том, что происходит. Поэтому новой информации он не дал, к тому же оказался на редкость косноязычным молодым человеком.
Другой трезвенник, Ник Дубарев, оператор, заявил, что вчера вообще ничего видеть не мог. В первые же минуты вечеринки он умял какую-то пиццу и прилег вздремнуть прямо посреди декораций, на кровати сериального француза. Кровать эту отлично знал весь город. В ней разворачивалось множество напряженных сцен между Ликой и Островским (именно одну из таких сцен чуть было не досмотрел в свое время майор Новиков). В эту же кровать приходилось переносить действие, когда спонсор сериала, модная фирма «Омела», не подвозила вовремя стильных одежд, которые сдавались группе напрокат. В таком случае Лика снималась в дежурной атласной комбинашке, а Олег Адольфович — в своих собственных трусах. Этих трусов, впрочем, никто никогда на экране не видел — француз, памятуя про прайм-тайм, прикрывался по седую грудь одеялом.
На этом-то самом одеяле и прикорнул вчера оператор Дубарев. Заснул сразу, поскольку вымотался за день, как собака. Он бы давно убрался и спал бы в собственной кровати, но Катя Галанкина попросила после вечеринки подвезти ее домой. Она сама растолкала Ника где-то около полуночи. Сначала они передали жене Островского, не вязавшего лыка, а потом поехали к Катерине. У Катерининого подъезда стоял и ждал ее какой-то мужик с бородкой и ведром желтых хризантем. Майор Новиков понял, что это был тот самый доцент, который до утра пролежал в наручниках. Вот не повезло бедняге!
Рассказы трезвых участников вечеринки выглядели вполне достоверно. Лишь обилие спящих в павильоне тел настораживало. Свидетелями телевизионщики оказались никудышными — путали вчерашнее с прошлогодним, а явь с бредом и творческими планами. Наименее причудливыми были воспоминания сценариста Леши Кайка, белобрысого рослого детины. Он четко знал, кто где вчера сидел, что ел и сколько выпил. Разговоров никаких он не запомнил, потому что думал свою собственную думу, а потом участвовал в танце живота. Он определенно утверждал, что на диван в кабинете лег и прикрылся пальто от Армани режиссер Карасевич собственной персоной, и никто другой. А вот Маринку Хохлову, по его наблюдениям, основательно развезло. Она все время звонила кому-то по мобильнику и приглашала присоединиться к веселой компании. Никто, правда, на зов не явился.
Катерина Галанкина — жена Карасевича, красавица со следами тысячи перекрасок в прическе, — к общей картине ничего интересного не добавила. Она чинно заявила, что вчера все шло, как обычно бывает в подобных случаях. Держалась она достойно, хотя Стас чувствовал: такая и соврет на голубом глазу. Тем временем народный артист Островский от волнения и похмельной слабости вдруг перешел на французский язык, которого не знал. Вопросы, заданные по-русски, он совсем перестал понимать.