— Некому-некому, — произнес Патси, — сущая правда.
— Запер я амбар, а затем призвал людей. Выдал им их заработок, бо на что они мне дальше, коли я катаюсь в золоте? Велел им убираться с глаз моих долой и всех и каждого со своей земли спровадил. Затем сказал шурину, что он мне в моем доме без надобности, спровадил и его. Следом выжил сына из дома ссорою, да и жене сказал, чтоб шла с сыном, если пожелает, а сам затем отправился в амбар.
Но, как уже говорил минуту назад, стал я другим человеком. Золото громоздилось вокруг, а я не понимал, что с ним делать. Мог бы валяться в нем, если б охота была, — и повалялся, но потехи в том не было.
Вот в чем у меня беда: пересчитать я его не мог, оно пересилило меня — его были груды, горы его были, на четыре фута ввысь по всему полу, и в сторону его сдвинуть — все равно что дом целый.
Никогда не желал стольких денег, бо никто не хотел бы их столько, — хотел я таких денег, с какими можно управиться вручную, а страх воров обуревал меня так, что не мог я ни сидеть, ни стоять, ни спать.
Всякий раз, когда открывал я ворота в амбар, он оказывался полнее прежнего, и наконец я его возненавидел. На дух не выносил даже смотреть на него, на сверканье тысяч и тысяч золотых краешков.
И меня это доконало. Однажды вошел я в дом, взял концертину, моим сыном купленную (я и сам умел хорошо на ней играть), и сказал жене:
«Я пошел».
«Это куда же?»
«По белу свету».
«А как же хозяйство?»
«Оставь себе», — ответил я и с теми словами выбрался из дома и прочь на дорогу. Шел без передышки два дня и с тех пор не возвращался.
И впрямь играю на концертине перед домами, и люди жалуют меня медяками. Странствую с места на место каждый день и счастлив, как птичка на ветке, бо нет мне тревог и сам никого не тревожу.
— А что с деньгами сталось? — спросил Патси.
— Сдается мне теперь, что было то дивное[21] золото, а коли так, никто к нему притронуться не мог.
— Вот, значит, — сказал Мак Канн, — какого сорта были те ребятки?
— Такого вот сорта и были.
— И один из них — твой Ангел-Хранитель!
— Так он сказал.
— А второй кто же?
— Не ведаю, но, думаю, был он привиденьем.
Патси обратился к Финану:
— Скажи-ка мне, мистер, правдивая ли это повесть или же паренек сочиняет?
— Правда это, — ответил Финан.
Патси это обдумал с минуту.
— Интересно, — задумчиво произнес он, — а кто же мой Ангел-Хранитель?
Келтия поспешно спрятал трубку в карман.
— Я, — сказал он.
— Ох ты ж вот же ж!
Мак Канн уронил руки на колени и от души захохотал.
— Ты! И я тебя опаиваю допьяна в мелких пабах каждую вторую ночь!
— Ни разу ты не опаивал меня допьяна.
— Не поил, так и есть, бо голова у тебя крепкая, это точно, но в этом мы два сапога пара, мистер.
Вновь умолк, а затем продолжил:
— Интересно, а кто Ангел-Хранитель у Айлин Ни Кули? Бо работенки у него будь здоров, сдается мне.
— Я ее Ангел-Хранитель, — отозвался Финан.
— Да что ты говоришь?
Мак Канн уставился на Финана, а тот возвратился к грезам.
— Ну что ж! — обратился Патси к Билли Музыке. — Славную ты нам повесть изложил, мистер, и в чудные дела влез, но хотел бы я повидать тех ребят, что забрали нашу одежу, ой хотел бы.
— Могу еще кое-что о них рассказать, — молвил Келтия.
— Так ты и говорил недавно. Что же расскажешь?
— Расскажу начало всей той повести.
— Я 6 послушал, — сказал Билли Музыка.
— Есть там лишь одна часть, какую мне придется домысливать исходя из того, чего я наслушался с тех пор, как мы здесь очутились, но за остаток отвечаю, поскольку сам был там.
— Я тоже это помню, — заметил Арт Келтии, — и когда ты свой сказ завершишь, я изложу свой.
— Подавай картошку, Мэри, — велел Мак Канн, — а следом выкладывайте свое. Как думаешь, у осла все ль хорошо, аланна?
— Он по-прежнему ест траву, но, может, охота ему попить.
— Он вчера уже напился славно, — сказал отец и устроился поудобнее.
Глава XXV
Поведал Келтия:
— Когда умер Бриан О Бриан, люди болтали, что не имеет это большого значения, поскольку помирать ему в любом разе молодым. Повесили б его, или голову б раскололи топором надвое, или упал бы со скалы пьяным и разбился вдребезги. Что-то подобное ему на роду написано было, а всякому любо поглядеть, как человеку достается по заслугам.