Только поступил я наоборот.
Ничего вправлять не стал.
И задружился с рокерами.
Тем более, что тогдашняя моя жена была певицей — голос у нее действительно был хорошим и хорошо поставленным — это уже во–вторых.
Вот эти–то два факта, выбор определенной среды обитания и наличие жены–певицы, и привели к тому, что 1984 стал для меня ну очень своеобразным годом.
Говоря пафосно:
временем осознания новых горизонтов и
ПОЯВЛЕНИЯ НОВЫХ ЛЮДЕЙ!
Ну и так далее…
Хотя Оруэлл в нем тоже присутствовал, хотя бы как метафора — тогда ведь об этом все талдычили.
Поэтому Новый год мы встречали слушая «Nineteen Eighty Four» Дэвида Боуи, а под самое утро кто–то из едва продравших похмельные глазки рокеров врубил на полную Джанис Джоплин и сопровождавших ее Big Brother and the Holding Company[53].
БОЛЬШОЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ!
В лежащем на моем столе томике Оруэлла в замечательном переводе В. Голышева написано «старший», но «большой» мне нравится — не напишешь же «больше», так что просто:
БОЛЬШОЙ БРАТ МНЕ НРАВИТСЯ!)))
Встречали мы тот самый 1984 на квартире одного бывшего студента–филолога, бас–гитариста из группы моей тогдашней жены и — как мне помнится — ее очередного любовника. Сейчас он живет в Израиле. Уже много лет. Какое–то время был там грузчиком, это все, что мне про него известно.
Но вообще–то я ему страшно благодарен.
ИМЕННО ТАК: СТРАШНО!
Такая вот наипревосходнейшая степень благодарности, и есть за что.
Только благодаря ему я попал в мае того оруэлловского года — а еще он был годом Крысы по восточному календарю — в Ленинград, на второй фестиваль питерского рок–клуба. Точнее, с помощью одного моего сокурсника появилась возможность получить билеты и место в гостинице, а благодаря бас–гитаристу группы моей тогдашней жены на это нашлись деньги. У него был приятель, который их нам ссудил. Но мы их так и не отдали. По крайней мере, я ничего не отдавал — это помню точно.
О самом фестивале я здесь писать ничего не буду. Про все это можно прочитать в моей книге «Live rock’n’roll. Апокрифы молчаливых дней», Екатеринбург, издательство «У-фактория», 2001 год. Это не самореклама, это просто отсылка для любопытствующих, лучше я напишу про свободу.
Потому что уехал я в Ленинград/Петербург одним человеком, а приехал совсем другим. И дело тут не в городе, с которым у меня какие–то невероятно сложные отношения — то ли это я слишком чувствителен для него, то ли совсем наоборот — это он настолько тонок, что отвергает меня, делает плохо, депрессивно, больно. До сих пор не могу в этом разобраться, но — пожалуй — лишь в самый первый раз мое пребывание в Петербурге, с бабушкой и дедушкой, когда мне было десять лет, обошлось без последствий для моей психики.
Такое вот честное признание…
А потом уже все время — с последствиями.
Или же: следствиями, главным из которых для меня оказалось то, что именно на фестивале я познакомился, среди прочих громкоименных субъектов — БГ, Майк, Цой, etc[54] — с одним человеком, который не то, чтобы открыл мне глаза на мир, но — скажем так — научил смотреть на него по–другому.
Причем — я совершенно не помню, как это произошло.
Каким образом мы с Курехиным заговорили и о чем.
На том нашем Вудстоке я все время был пьян, потому и не мог запомнить.
Но зато хорошо помню момент опохмелки на второй день, когда мы с бас–гитаристом моей тогдашней жены сидели в какой–то питерской пивной и ждали Курехина.
Самое смешное: он пришел.
Ему тоже было плохо, ему тоже требовалось пиво.
Под пиво мы и начали говорить, о чем — тоже сейчас не помню.
Но это и не надо, я давно уже понял, что никакой памяти не существует, да и меморуинги эти я пишу совсем не для того, чтобы гордо поведать — вот с кем сводила меня жизнь.
Скорее всего, я просто хочу окончательно выбраться из того мира теней, в котором временами бывает так горестно и тягостно бродить годами, хорошо зная, что когда–нибудь и для кого–нибудь ты тоже станешь такой вот тенью, с именем, фамилией, и расплывающимися чертами лица.
54
С кем–то это знакомство упрочились и продолжается даже сейчас, к примеру — БГ. Майка и Цоя давно нет, хотя с последним мое общение свелось к одному — пьяный в дымину я носился по коридором рок–клуба за Цоем с воплями: — Витя, выпьем! — Мне до сих пор за это стыдно.