Когда же она заявилась, то никаких штанов у нее с собой не было.
— Где? — спросили мы с матерью в один голос.
— Сейчас! — подозрительно ласково ответила дочь. — Сейчас покажу!
Отправилась в свою комнату и через пару минут вышла, гордо демонстрируя новую татуировку на лодыжке.
Милый такой дракон, обвившийся вокруг родинки.
— Так больно было! — сказала она, а потом добавила: — Нравится?
— Сотик, — сказал я, — это ведь был мой тебе подарок!
— Папочка, — своим самым послушным голосом проговорила она, — но ведь теперь целых два года этот твой подарок постоянно будет со мной, каждую минуту, каждую секунду, днем, и ночью!
Я вздохнул и сел писать этот меморуинг.
37. Про писателей
Искусство быть писателем состоит, в основном, в искусстве занимать деньги.
Я придумал эту фразу тогда, когда решил, что один из меморуингов будет про писателей.
На самом деле — во всем мире лишь около одного процента писателей живет за счет гонораров. В США — пять процентов. Денег, которые ты зарабатываешь не писательским трудом, все равно не хватает, потому что большую часть времени, которую можно было бы отдать непосредственно денежным занятиям, ты тратишь на писание все тех же романов, а чем сложнее — с годами же так происходит всегда — возникающие перед тобой задачи, тем у тебя меньше возможностей отрываться от письменного стола с компьютером, следовательно, раз предполагаемое вознаграждение почти всегда мизерно,
ТО ИСКУССТВО БЫТЬ ПИСАТЕЛЕМ И СОСТОИТ, В ОСНОВНОМ, В ИСКУССТВЕ ЗАНИМАТЬ ДЕНЬГИ.
Хотя если говорить про писателей, то речь надо вести совсем о другом.
Например, про то, что когда я только начинал заниматься всем этим бредом, то о деньгах просто не думал.
Во–первых, казалось, что когда–нибудь они все равно будут.
А во–вторых, меня намного больше интересовало, есть ли хоть какой–то смысл во всем, что я пишу, имеется ли во мне пусть маленькая, но крупица таланта — эта идиома мне всегда безумно нравилась, так и представляешь полку с крупами в супермаркете, на одной из пачек написано: талант, и ярлычок с ценой за килограмм. А рядом рис, греча, манка, овсянка, и даже пшено.
Не знаю, как сейчас, но раньше было положено спрашивать совета у старших товарищей. Учитывая ТУ литературу, которую я читал, и ТУ, которая выходила из–под пера старших товарищей, было сложно придумать, у кого спросить совета, да и потом — как это сделать?
На самом деле, закомплексованность и робость нашего сознания в стране СэСэСэРии были грандиозны, потому была убежденность, что старшие товарищи обретались в непонятных эмпиреях, в общем — извечный и уже набивший оскомину русский вопрос:
ЧТО ДЕЛАТЬ?
Что делать придумала матушка. Так получилось, что у нее были очень теплые отношения с Виктором Петровичем Астафьевым, книг которого я тогда не читал[70], но знал, что у нас они есть и даже с автографом.
Видимо, мать созвонилась с Астафьевым, тогда он жил еще в Вологде, и получила добро на отсылку рукописи ее придурошным сыном.
После чего мне был дан сигнал и я отправил бандероль.
В ней были две повести и сколько–то рассказов. Если ничего этого не сохранилось — я счастлив!
Ответ пришел через несколько месяцев, то ли два, то ли три.
Я жил тогда на квартире первой жены и у нас гостила моя первая теща.
Было лето — это я хорошо помню.
Я открыл бандероль с моими собственными рукописями, в них было вложено письмо на три страницы. От руки, черными чернилами.
ЭТО ПИСЬМО ХРАНИТСЯ ГДЕ-ТО ДОМА ДО СИХ ПОР, НО Я НЕ МОГУ ЕГО НАЙТИ!
Вначале В. П. писал, что просит извинения за долгое молчание — много работы, да еще и приболел.
А потом говорит, что мне не надо писать прозу.
НИКОГДА!
Что лучше попробовать себя в стихах.
И объясняет, почему.
Так как я довольно хорошо помню, что из себя представляла моя тогдашняя проза, то на месте Астафьева сейчас ответил бы тому придурку намного резче.
Я бы ему сказал: куда ты прешь, урод! Тебе тут нечего делать, это не для слабаков, любящих красивости. Ты жизни не знаешь, парень, поди вон!
Когда я дочитал письмо, то еле сдержался, чтобы не заплакать.
Внезапно за спиной возникла моя тогдашняя теща и спросила:
— Ну и что сейчас со всем этим делать, с этими твоими листочками?
— Ничего! — ответил я.
— А напечатать?
— Их нельзя печатать, это плохо.
— Чего же делать?
70
Позже я прочитал. И много. В чем–то он мне абсолютно чужд, но я до сих пор искренне уверен, что В. П. Астафьев был чуть ли не последним настоящим БОЛЬШИМ русским писателем. В нем была человеческая правда, а это не игры стиля и ума.