5
Для Тимошки Вася был совершенно особым от всех существом, и даже если он на целый день уходил на работу или куда-нибудь далеко уезжал, он постоянно присутствовал в мире Тимошки, как основная ось, центр, смысл и необходимость бытия. Тимошка часто вспоминал о нем и начинал тосковать по его рукам, по его запаху, по его голосу, только с Васей у Тимошки связывалось ощущение настоящей радости и полноты жизни. Рядом с Васей, и особенно когда тот бывал в хорошем настроении, Тимошку одолевали приступы буйного веселья, показывая свою ловкость и силу, он прыгал особенно высоко, особенно быстро брал самый слабый след. И скучал Тимошка тоже по-своему: ни с того ни с сего он садился, широко расставив передние лапы, опускал голову чуть ли не до земли и застывал в таком положении надолго, и, если кто-нибудь начинал подсмеиваться над ним, он обижался и уходил с глаз подальше. И еще в острые приступы тоски появлялся на свет увесистый обкусанный кирпич. Тимошка таскал его в зубах по всему участку, устав, ложился, клал между лап и неотрывно сторожил, словно боялся, что обкусанный кирпич вскочит на ноги и удерет, когда же тоска несколько ослабевала, Тимошка уносил кирпич, осторожно взяв в зубы, словно живого щенка, и прятал в одному ему известное место.
Вечером после отъезда Татьяны Романовны и Васи в доме, несмотря на хлопоты Семеновны, про себя довольной наконец-то осуществившимся отъездом племянника с женой, стало пусто и скучновато. Даша капризничала по пустякам, поссорилась с Олегом,тот вполне резонно обиделся и ушел наверх, в Васин кабинет. Там он пристроился на открытом балконе в старом плетеном кресле. Сквозь деревья в сумерках тяжело поблескивало озеро. В зелени еще возились и перепархивали птицы, солнце уже село. Из-за горизонта, окрашенного у самой земли ярко раскаленной узкой полосой, еще вырывался сноп золотистых лучей, пронизывающих одинокое, одно-единственное во всем небе, облачко ровным алым свечением, затем лучи стали короче, потускнели и скоро исчезли совсем. Над горизонтом еще чуть теплилось алое расплывшееся пятно, но вот и оно исчезло. Олег положил голову на перила балкона, глядя в сгустившуюся чернильную синеву и представляя себе серебристый самолет, летящий среди звезд в темном небе, и Татьяну Романовну с Васей. Он их любил, и теперь в груди как-то щемило, и к глазам подступала предательская теплота, но было темно, и никто бы не увидел его минутной слабости. Дом сейчас ярко светился всеми окнами, свет с трудом раздвигал густую вязкую тьму, затопившую сад, лес, озеро и всю остальную землю. Стали резче запахи цветов и травы, за прибрежные кусты зацепились одиночные клочья тумана, и наконец, преображая все вокруг, выплыла совершенно круглая, сияющая радостным и каким-то ненатуральным сиянием луна. Туман разросся, застлал озеро сплошным мягким покрывалом, неслышно окутал березы, росшие на берегу, точно опустились на воду невесомые, пышно взбитые облака, посеребренные лунным светом.
Несколько раз над балконом бесшумно проносилась тень маленькой ночной хищницы-птицы неясыти, об этом Олег знал от Васи. Услышав голос Семеновны, звавшей его вниз смотреть телевизор, Олег сморщился, ему никуда не хотелось уходить с балкона, по, чувствуя, что еще минута-другая и он расплачется, как девчонка, он бросился к пианино, откинул крышку, и по дому, вначале сумбурно и хаотично, затем стройнее и мягче, понеслись первые аккорды, дом в ответ как бы встрепенулся, ожил и затих. Олег снова и снова ударял по клавишам и неожиданно услышал странный, жалующийся звук, постепенно нараставший и закончившийся на низких протяжных басах, Олег от неожиданности резко крутанулся на вертящемся круглом черном стульчике и увидел Тимошку, высоко, по-волчьи задравшего косматую морду к потолку и тоскливо, обреченно выводившего свои немыслимые рулады, перед ним на полу лежал обкусанный кирпич.
- Тимошка, - шепотом спросил Олег, - ты по Васе скучаешь? Как интересно, ну, давай вместе... пой!
Олег тронул клавиши, и вой, заставивший Семеновну у себя в светелке схватиться за сердце, а Дашу в страхе зажать уши ладонями, с новой силой разнесся по дому, глаза Тимошки зеленовато отсвечивали, в горле клокотала безысходность и отрешение, Тимошка жаловался неизвестии кому, высказывая свою жестокую на кого-то обиду. Вой оборвался на немыслимо высокой ноте, Олег испугался и бросил играть, в дверях он увидел Семеновну с вцепившейся в ее фартук Дашей.
- Что такое? - тихо ужаснулась Семеновна. - Одурели вы оба? Отец с матерью едва отъехали, а они похероны затеяли! Ах, негодники! Ах, обормоты! Ах, некрещеные! - Семеновна раскипятилась, приняв Олегов с Тимошкой концерт близко к сердцу как личную обиду, и Даша, полностью ее поддерживая, смотрела на брата с Тимошкой округлившимися враждебными глазами.
Выплеснув свой испуг в обидных словах и убедившись, что гнев ее достиг цели, Семеновна смягчилась, еще поворчав для виду, а больше от внутренней неустроенности, она, часто моргая маленькими серыми глазками в бесцветиьЕХ ресницах, потащила детей нить чай.
- Я творожную запеканку с изюмом испекла, - сказала она. - Скоро и спать, почти одиннадцать. В голове с утра шумит, как трактор работает, к непогоде, что ли? Как бы погода завтра не испортилась. Так и есть, слышите?
Все, в том числе и Тимошка, услышали первый долгий порыв ветра, деревья зашелестели и залопотали, а старая рябина, росшая возле дома, стала привычно тереться сучьями о балкон на втором этаже.
- Дождик, дождик! - восторженно закричала Даша, подбегая к дверям.
В распахнутую дверь балкона с веселым свистом ворвалась тугая волна ветра, стеклянные сосульки на старойпрестарой люстре под потолком с тоненьким перезвоном закачались. Ахнув, Семеновна бросилась закрывать балкон, послав Олега проверить окна и двери по всему дому и выключить лишний свет. Ветер уже дул напористо, тумана лад озером не было и в помине, березы гнулись, жалобно скрипели, от мостов в глубине озера бежала крупная рябь.
Охраняя Олега от злых, враждебных сил, умевших коварно появляться в самый неподходящий момент, Тимошка не отходил от него ни на шаг, и в доме, и на улице, настороженно вслушивался, ловя каждый шорох. Выйдя следом ня крыльцо, Семеновна забрала их в дом, и вскоре все дружно сидели за столом, накрытым клетчатой синей клеенкой в цвет абажура, достали пирожки с мясом, творожную запеканку с изюмом и ипли чай с яблочным домашним вареньем, от каждого из троих по очереди перепадало и Тимошке, уютно устроившемуся под столом. От еды и позднего времени у Даши слипались глаза, и она непривычно затихла.
- А теперь зубы чистить и спать, - напомнила Семеновна. - Скоро полночь, теперь и папа с мамой скоро до места доберутся. Завтра утром позвонят, или телеграмму получим. Пора, пора ложиться.
- Я грозу буду ждать, - решительно заявила Даша, немедленно стряхивая с себя сонливость и в подтверждение своих слов подпирая щеку твердым кулачком.
Зная ее характер, Семеновна согласно кивнула.
- Жди, жди, Дашенька, - сказала она. - Ложись в постельку и жди, мыс Олегом ложимся, зачем тебе одной сидеть в пустой комнате? А в постельке веселее будет ждать, и Тимошку с собой забери. Он тоже будет ждать. А как дождетесь, нас с Олегом разбудите, мы тоже посмотрим.
Ты даже не раздевайся, поверх одеяла ложись.
Хитрая Семеновна добилась своего, через полчаса, убрав со стола и перемыв посуду, она, заглянув к Даше, улыбнулась, девочка крепко спала поверх одеяла, подложив под щеку крепко стиснутый кулачок и сурово нахмурившись, Семеновна покачала головой, за лето надо детей как следует откормить и подправить, подумала она, а то Олег в рост ударился, да и Даша не по годам длинная, из всех платьишек выросла, вон как коленки торчат.
Семеновна не стала будить Дашу, накрыла ее пушистым шерстяным пледом и, выключив свет, на цыпочках вышла.
Утром, выйдя на крыльцо, Семеновна вдохнула всей грудью острый утренний воздух, промытые, чистые цветы переливались тончайшими оттенками красок, деревья стояли в искрящейся радужной росе, и озеро казалось особенно чистым и прозрачным. Появился Тимошка и, извиняясь за опоздание, виновато повилял коротким тщательно расчесанным хвостом, протяжно, со сладким стоном зевнул, показывая узкий розовый язык и породистое черное нёбо, и с удовольствием длинно потянулся. Он остался сидеть на крыльце, а Семеновна, сбросив туфли, отправилась бродить среди яблонь, с наслаждением ощупывая отвыкшей подошвой влажную, но уже успевшую прогреться траву.