Она была открытая, что мне ужасно нравилось. Даже несмотря на густой поток транспорта, чувствовалось, что воздух посвежел и стало прохладнее, и я с радостью приглядывался к признакам близкого дождя. Я ощущал, как раскрываются мои ссохшиеся поры в предчувствии влаги – ведь в Бангкоке я просто спекся. Движение стало не таким плотным, я прибавил скорость и с улыбкой повернулся к Дейву. Однако у него был не слишком радостный вид, он сидел поджав ноги и придерживал на груди полы яркой куртки, а его галстук развевался в вихре, идущем поверх лобового стекла. Меня этот холодный воздух бодрил и даже возбуждал, тем более что слегка повеяло морем. Впервые светофоры мне благоприятствовали, и я не имел времени взглянуть вверх, на облака, но краем глаза, казалось, заметил в сумеречном освещении первые слабые намеки на забытый ландшафт, словно различил в холмах и заливах вечернего неба воспоминания о нём. Внезапно меня охватило волнение, я снова увеличил скорость, машина полетела вперед, я свернул в улицу налево, готовый влиться в поток одностороннего движения: это был ближайший путь к старым докам. Сперва машину вынесло в конец Гаванской улицы, а оттуда в сумрачное устье Дунайской. Здесь, среди массивных стен, уже царила ночь, но в потрескавшихся окнах высокого склада отражались оранжевые и пламенно-красные облака, словно окна решили заменить собой газовые лампы, горевшие здесь в давние времена. Шины знакомо загремели, и я понял – булыжники так и остались здесь, как было когда-то – когда?
Прошло три, нет, четыре года с тех пор, как я был тут в последний раз. «Запоминай – доки, Дунайская улица, а дальше таверна!» – так наставлял меня Джип-штурман. И я старался запомнить. Я пускался на поиски таверны много раз, но попасть туда удавалось редко. Чаще всего я искал её, когда мне было плохо, трудно, когда в жизни моей наступал кризис. И в таких случаях иногда находил. Обычно я встречал в таверне какой-то особый покой и хорошую компанию. Меня кормили и поили, я слушал рассказы, которых в других местах не услышишь, у меня и самого всегда была припасена какая-нибудь замысловатая история. В те времена мне начинало казаться, что найду я или нет путь в таверну, зависит от моего состояния, что попасть в неё можно, когда я больше всего в ней нуждаюсь.
Но бывало и по-другому. Тогда я не мог найти даже запертых дверей. Вокруг были только низкие стены викторианской эпохи склада и фабрики, а то и засыпанные мусором пустыри или унылые улицы, застроенные вульгарными кафе, отживающими свой век лавками, а иной раз в глаза бросались свидетельства обновления: отреставрированные и приукрашенные фасады нежилых домов, сахариновая мешанина из сувенирных магазинов, дискотек, испанских баров или бистро с оплетенными соломой бутылками в витринах и складчатыми маркизами, – и всё это пестрое, элегантное и безжизненное, как бабочки из дутого стекла. Правда, неуспех в поисках постигал порой и в тех случаях, когда я был в таком же взвинченном состоянии, как когда я её находил, – по крайней мере, мне так казалось. Было ли мое состояние условным знаком для выхода на Спираль? Инстинкт подсказывал мне, что это не так, а в путешествиях по Спирали, когда кругом был хаос, я привык доверять инстинкту. Впрочем, смысл всего этого был выше моего понимания.
А сейчас, когда я завернул на улицу Тампере, меня будто током ударило – она ничуть не изменилась: свежий ветер гнал по сточным канавам те же обрывки газет, так же зловеще шелестели, скользя по мостовой, клочья полиэтилена. Дейв наконец прервал долгое молчание.
– Гак это и есть твоя романтическая гавань? – воскликнул он.
Однако я был слишком занят, стараясь разобраться в маленьких закоулках и двориках.
– Следи за крышами! – бросил я Дейву и повернул в левую, что-то вызвавшую в памяти улицу.
– И что я должен увидеть? – спросил Дейв.
– Увидишь – поймешь!
Я опять свернул направо. Двигаться надо было в сторону моря, это казалось самым разумным. Мне эта улица показалась знакомой, я вспомнил и эту заброшенную фабрику на перекрестке – ещё один добрый знак. В прохладном, неподвижном воздухе с пронзительными криками кружились чайки, их крики подгоняли и одновременно настораживали. По обеим сторонам улицы, такие же загадочные и гибкие, легли вечерние тени. Куда же свернуть? Позади автомобилей не было, и я сбавил скорость, машина едва ползла, пробираясь вперед, а я внимательно глядел по сторонам.
– Ну что? Пока ничего примечательного, – скучающе проговорил Дейв. – Тихо, как в сточной канаве. Им следовало хотя бы проложить тротуары, а то каково тут по вечерам. Неудивительно, что все так присасываются к телевизорам.
– То есть?
– А ты глянь на эти антенны. Наверное, живя здесь, окосеешь.
Я резко затормозил, и рот у меня раскрылся сам собой.
– Эй, Стив! Теперь я понимаю, почему ты так донимал меня с ремнем! – жалобно проскулил Дейв. – Я чуть не вылетел через лобовое стекло. Чуть сигарету не смял.
– Так ты ведь любишь турецкие.
Я снова прибавил скорость, и машина поскакала по булыжникам к перекрестку, а там свернула направо. Неподалеку эту улицу пересекала другая, а в конце её виднелись игольчатые тени, напоминавшие гигантскую паутину.
– Дейв, балда! Разве это похоже на телеантенны?
– Ну, не знаю. Здесь ведь порт недалеко, может, это радары?
– Антенны! – расхохотался я, будто опьянев от радости и облегчения.
Круто свернув ещё за один угол, мы с ревом понеслись вниз, к морю. Теперь Дейв мог всё видеть сам, и когда увидел, обомлел, молча откинулся на спинку сиденья, и рот у него раскрылся, а глаза расширились и поглупели. И даже я, предвкушающий, что мы сейчас увидим, невольно сбавил скорость и медленно въехал на забарабанившие под колесами доски набережной, и тут остановился. Мы оба молча поднялись и, встав на сиденья, опершись о ветровое стекло, с немым восхищением смотрели на старинную пристань, созерцали то, что должно было исчезнуть ещё два столетия назад. Меня охватила безудержная радость – теперь я знал, что это не галлюцинация, не плод моих фантазий, эти воспоминания, которые я так долго носил в себе, – перед нами высился целый лес без корней и листьев: вместо них виднелись лишь просмоленные канаты и лини, целый лес мачт, теснивших друг друга, великолепная флотилия кораблей с прямыми парусами на фоне пылающего архипелага туч, подсвеченных заходящим солнцем.
Сотни типов судов, их было невероятно много. Они стояли тесными рядами, покачиваясь на волнах, и терлись шканцами о прибрежную стенку, напоминая огромных морских чудовищ, лениво почесывающих бока. Небольшие рыбацкие лодки с изогнутыми носами стояли рядом с клиперами, очертания которых напоминали акул, мощные борта галеонов заслоняли палубы одномачтовиков с косыми парусами. Но в основном здесь были суда георгианской эпохи или похожие на них корабли, какие строили с конца XVIII до середины XIX века, – красавцы последней поры парусного флота. Жерла пушек на каперских кораблях кровожадно взирали на округлые борта купцов, а тут и там темнели четкие очертания тяжелых военных кораблей, с грозным властным видом стерегущих более мелкий флот. Все эти корабли доставляли в порты, расположенные в крайних точках Сердцевины, грузы со Спирали – странные грузы, о назначении которых зачастую можно было лишь догадываться. Даже военные корабли тоже перевозили товары, причем едва ли добытые честным бартером или полученные в награду за конвойную службу. Всем им скоро предстояло вернуться на Спираль, слишком долгое пребывание вне которой таит в себе опасность. А пока они тут, их команды наверняка отправились на поиски развлечений, и мы можем последовать за ними.
Я улыбнулся Дейву, вполне понимая, что до сих пор, сколько бы я ему ни втолковывал о Спирали, он упрямо отмалчивался, не спешил соглашаться, не веря ни единому моему слову, несмотря на пережитое им в Бангкоке.