Барабанный бой усилился, стал вдвое громче. Темнота наполнилась вдруг гремящими барабанами. Я поднял посох и в красноватом свечении увидел какие-то тени – приземистые, квадратные тени, приплясывающие чуть ли не вприсядку, исполняющие какой-то гротескный танец – танец освобождения. И каждая из этих теней держала в руках посох, и каждая, когда дробь барабана усиливалась, вырывала клок волос и пускала его по ветру. А бой барабанов становился все громче, громче, в конце концов никакой темноты вокруг нас не осталось, все завертелось в лихорадочном, шумном, бесконечном танце. Он захватил и нас с Джеки, и мы пустились в пляс, а перед нашими глазами мелькали какие-то вспышки…
Мелькали фигуры, пляшущие на поле битвы, скачущие среди сражающихся, чудаковато прыгающие среди мечей и разящих штыков…
Фигуры, пляшущие на догорающих кострах, подбрасывающие ногами угли, так что над костром повисла густая туча…
Фигуры, пляшущие на рисовых полях между террористами, ведущими перестрелку с солдатами, эти фигуры ногами вышибали автоматы из рук тех и других, ставили им подножки, втаптывали оружие в землю, чтобы оно там ржавело и рассыпалось на части. Фигуры, пляшущие между мужчиной и женщиной – ведьмой и полузверем, которые рвали и царапали друг друга когтями, их тянули за юбку, дергали за хвост, цепляли за набедренную повязку, таскали за волосы, срывали бусы и подталкивали их владелицу непристойными жестами…
И вдруг нас снова окружила темнота, тишина и пустота. До меня доносилось только прерывистое дыхание Джеки, оно прерывалось от волнения. Она спросила, словно отвечая какому-то далекому голосу, который слышала:
– Значит… значит, теперь все в порядке? Они примут предложение Стива?
– Смотри! — отозвался голос Шимпа. Он был громче, но какой-то размытый, словно несся к нам издалека, сливаясь с эхом от множества других голосов. – Слушай!
Остров окутала темнота. Пронизывающий ветер улегся, вулканы успокоились, их огненные верхушки больше не были видны. Там, где только что шло сражение, где противники топтали тела своих убитых товарищей, наступила тишина. Там, где над мирными рисовыми полями свистели пули и проносились снаряды, сейчас мелькали в воздухе красные точки, но теперь они никого не пугали, они не описывали угрожающих дуг. Сначала мне чудилось, что я все ещё слышу крики, лязг металла и взрывы, но постепенно, словно сфокусировавшись, голоса слились в ритмичном напеве. И грохот битвы сменился ласкающим, мелодичным бренчанием гамелана.
Мы с Джеки стояли обнявшись в тени нависших над нами ветвей. Горячий душный ночной воздух, напоенный густым ароматом тропических цветов, чем-то напоминавшим запах мимозы, обволакивал нас, как влажное шелковое покрывало. В свете фонарей, проникавшем сквозь листву, дрожащие на ветвях капли сверкали, как желтые и красные драгоценные камни. Мы льнули друг к другу, дорожа каждой секундой, и когда нам стало нечем дышать, одновременно подняли глаза к небу – оно было ясное, звездное, и среди крупных тропических звезд ярко сверкал полумесяц. Залитые лунным светом, мы снова начали целоваться. Не знаю, как долго это продолжалось, но потом, держась за руки, мы пошли по узкой дорожке к свету.
Он горел на верхушке старой смоковницы, и по её виду нельзя было предположить, что ещё недавно она вся пылала. И на стенах стоявших вокруг маленьких храмов не было никаких следов недавних боев: их покрывали лишь мхи да пятна – свидетельства вековых жертвоприношений.
– А, вот и вы! – воскликнул Пасарибу. В мягком свете фонаря даже он казался приветливым. – Недурной ливень, правда? В это время года такое редко случается, но мы дождям всегда рады, верно? И он никого не отпугнул. Мы потому и приехали сюда, потому что хотел вас познакомить со всем этим!
Он глядел, и, как мне показалось с удовольствием, на танец, исполняемый двумя танцорами в масках под аккомпанемент гамелана. Танцующая женщина изображала ведьму, она была в белом покрывале с черными и красными полосами, почти невидимыми из-под распущенных светлых волос. Она злобно таращила глаза, изо рта у неё торчали клыки и чуть ли не до пояса свешивался красный язык. С угрожающим видом она играла длинными пальцами с белыми ногтями. Ведьма наводила страх. Её партнером был исполняемый двумя танцорами четвероногий зверь в панцире из золотых пластин, из-под которых торчали рыжие волосы, зверь гибко выступал с достоинством тигра. На голове у него красовалась остроконечная корона, украшенная золотыми цветами. За большими кошачьими ушами вздымался высокий золотистый воротник, изображающий гриву. В оскаленной пасти тоже торчали клыки – их было меньше, чем у Рангды, но сами они были длиннее. Тигр махал золотистым хвостом. Пасарибу начал нудно объяснять, что это – ритуальные фигуры, непременные участники фестивальных танцев, они изображают соперничающие силы, которые покровительствуют деревне. Баронг, как явствовало из объяснений чиновника, более доброжелательная фигура, но и Рангда нужна местному населению.
– Ну что-то вроде Инь и Ян… [180]
Пасарибу умолк. Хоть он и пытался сделать вид, будто хочет познакомить с танцем нас, на деле же он сам не мог от него оторваться, ведь танец воплощал в себе остатки многовековой культуры, которую старались уничтожить чужеземцы и миссионеры, но всё равно она жила и в крови самого Пасарибу, и в крови его предков. Я обнял Джеки, хотя по местным меркам это считалось неприличным, но я был слишком счастлив, чтобы о чем-то беспокоиться.
– Слушай, – шепнул я ей на ухо, – мы с тобой только что видели сердце и разум острова, но ведь этого для организма мало. Вот Рангда, и Баронг, и все другие, мелкие духи, они ссорятся, мирятся, поддерживают на острове гармонию, но они – его душа.
– Даже жалко, что мы не можем задержаться, – мечтательно проговорил Пасарибу, отрываясь от зрелища. – Иногда в такой танец, словно загипнотизированные, включаются и жители деревни. Им чудится, что в них вселились духи или что-то в этом роде.
– Да! – несколько угрюмо отозвался я. – Рангда, кажется, на такие дела мастерица.
– О! – удивился чиновник. – Значит, вы интересуетесь нашим фольклором? – Его голос звучал чуть ли не смущенно, совсем не похоже на его обычную разухабистую речь. – Видите, они делают вид, что нападают на Рангду, гонят её прочь. А она заставляет их обратить их же оружие против самих себя, но это все ритуал. Островитяне никогда не враждуют с Рангдой, а она не враждует с ними. Все они потом благополучно успокаиваются, вот такая извечная борьба. Никто не выигрывает, но никто и не проигрывает. Конечно, это все суеверие, но должен признать: когда видишь вот такое зрелище, воплощающее древние представления, это захватывает, правда? Просто захватывает! – немного смущенно повторил он. Вздохнув, Пасарибу посмотрел на часы. – Нам пора, пожалуй. А куда делся ваш… э… приятель?
– Действительно, где Шимп?
– Не стоит о нем беспокоиться, – сказал я. – Он говорил… э… что он где-то здесь, в этих местах… его ждут. Он не пропадет, ведь он на Бали и на всех этих островах как дома.
– Да? – усмехнулся Пасарибу. – Решил присмотреться к туземцам?
– Ну, кое в чем он им сто очков вперед может дать! – сухо отозвалась Джеки. – Но он – верный друг.
Позади, на дороге, нас ждал конвой. Настороженные, но спокойные солдаты сидели, положив автоматы на колени. Когда Пасарибу закудахтал над дырами, которыми пули украсили его машину, охрана заулыбалась.
– Знаете, сколько времени уйдет на то, чтобы заделать эти дырки! – жалобно сказал Пасарибу.
Видно, Шимп не все повреждения ликвидировал, и его забывчивость наверняка была злонамеренной, подумал я.
– Больше никаких неприятностей? – спросил я капрала, сидевшего рядом с контейнером.
Капрал рассмеялся.
– Тоже мне террористы! Дождя испугались!
Из-под деревьев вдруг раздался всплеск голосов, вроде бы смешливых, а потом зазвучал сложный хор – солист выводил высокие рыдающие ноты, напоминая рассказчика в театре теней, а остальные вторили ему, но уже комично передразнивая.