Пассажиры на носу сбились еще плотнее. Те, кто стоит близко к горящей машине, стараются протиснуться вперед, а те, перед которыми разверзается огромная пасть апареля, видят впереди только гибель и, хватаясь за соседей или за поручни, жмутся назад. Обе группы и на правом и на левом борту уже начали утрачивать чувства коллективизма, эгоизм страха постепенно берет верх, самоконтроль слабеет. Глаза у кого расширены, у кого зажмурены, рты плотно стиснуты или полуоткрыты. Вся эта борьба за пространство в двух противоположных направлениях протекает безмолвно, бессловесно, без всякой брани. Страх эстонца безголос, таким он остается и сейчас, когда троном овладевает ее величество Паника.
Капитан с боцманом стоят плечом к плечу — молодой капитан и видавший виды боцман. Сейчас они ровесники. Блеск капитанского мундира кажется неуместным на мостике, где клубится удушливый дым и где глаза у штурвального так слезятся, что он видит компас как бы сквозь туман.
Апарель опущен, море ждет. В дымном поле зрения капитана и боцмана — ставшее устрашающе близким после спуска апареля море, машины, которые капитану предстоит сбросить за борт, и люди. И капитаном овладевает вдруг последнее сомнение.
Капитан (боцману). Не запросить ли Таллин?
Боцман. О чем?
Капитан. Ведь не меньше шести, нет, семи машин сбрасываем.
Боцман (яростно и в то же время по-отечески). Если боишься давать команду, скажи, я отдам. А Таллин Москву запросит. Москва подумает и ответит: решайте сами. Уже лучше я несогласованно останусь в живых, чем согласованно сгорю. Давай команду или проваливай с мостика!
Капитан берет рупор и медленно-медленно поднимает его. Но где-то на уровне плеча рука его обретает решительность, на лице проступает каждый мускул, и раздается громкий механический голос команды.
Капитан. Слушать меня! Никакой опасности нет. Огонь ликвидируется. На носу — соблюдать спокойствие. Осторожнее: вы же столкнете людей в море! (Пауза.) Слушать мою команду: «Волгу», «москвич» и «виллис» снять со скорости и ручного тормоза! Открыть дверцы! Инвалида попрошу выйти из коляски! Водителям цистерн и грузовика с хлопком — подойти к своим машинам. Все названные машины будут сброшены в море. В случае противодействия стреляю без предупреждения. Сохранять спокойствие! (Боцману.) Может, я чего не так сказал или пропустил?
Боцман. Скомандуй — «тихий вперед». «Стреляю без предупреждения» — это было к месту. (Кладет руку ему на плечо.) Что поделаешь? Уж если идти под суд, так лучше, чтобы нас не обвиняли и мертвые!
Капитан. Где бензобак у грузовика с хлопком?
Боцман. Впереди снизу. За кабиной.
Капитан. Нельзя ли оторвать его и выбросить в море?
Боцман. Нельзя. Машина прижата к самой переборке — не подберешься.
На мостике полно дыма, два человека, кажущиеся совсем серыми, стоят плечом к плечу и смотрят на палубу, где колышутся темные и плотные волны едкого дыма.
Боцман. Жарковато тут становится. Не перейти ли к аварийному штурвалу?
Капитан. Оттуда ничего не видно.
Боцман. Если автоцистерна взорвется, мостик взлетит.
Капитан. Оттуда ничего не видно. (Штурвальному.) Выдержите вы тут наверху или отправить вас вниз, к аварийному штурвалу?
Матрос. Если вы выдержите, то и мне положено.
Боцман (кидает через плечо, уходя). Значит, машины — за борт!
Капитан. За борт.
Боцман уходит. На мостике остаются капитан и штурвальный. Паром идет вперед самым малым ходом, и море за бортом движется все медленнее и медленнее: глубокое, сверкающее, враждебное.
Кормовая часть палубы. С того момента как матрос сообщил капитану: «Товарищ капитан, мы горим!» — события тут пошли своим ходом. На корме, где собрался народ из промкооперации, четыре велосипедистки, два сельделова и два военных летчика, вид наполненного дымом туннеля и обжигающее людей слово «огонь» произвели сначала такое же впечатление, как и на носовой палубе: многие бросились к корме, прижались спиной к апарелю и не спускают глаз с палубы, откуда грозит удар. Но здесь, в отличие от носа, отсутствие порядка не сменяется мгновенно беспорядком, здесь воцаряется на миг как бы ничье время, тот временной вакуум, из которого есть лишь два выхода: к отчаянию или к дисциплине. Да, здесь возникает такой вакуум, и он не приводит к отчаянию.