Капитан. С первой кончено. (Жене.) Если можешь, оставайся. Это нелегко.
Капитан снова подносит рупор ко рту, на этот раз голос его звучит неуверенно, почти просительно:
— Инвалидную коляску — за борт!
Жена капитана. Какие жуткие приказы приходится тебе отдавать! Безногий человек...
Капитан (резко поворачиваясь к ней). Я же сказал: оставайся, если можешь. (В рупор.) Поживее! (Опять поворачивается к жене, чтобы не смотреть на носовую палубу.) В жизни моряка бывают два кошмара: пожар на борту и плохая жена на суше. Все остальное — обычная норма. Меня отдадут под суд.
Жена капитана. Я остаюсь, остаюсь... Я остаюсь.
Носовая палуба.
Голос капитана. Коляску — за борт!
Девушки пятятся от коляски. Свыше их сил толкать эту маленькую машину, им стыдно смотреть на человека, грузно опирающегося на костыли, и на Тийу, ухватившуюся за его пиджак и сжимающую в другой ручонке ключи.
Голос капитана. Поживее!
Летчики, боцман, штурман, двое из промкооперации и сельделовы становятся кольцом вокруг коляски и полностью заслоняют ее. Темноволосый летчик говорит что-то боцману, и тот кидает взгляд на правый борт, где примерно на фут от палубы возвышается металлическая платформа с кнехтами и лебедкой для поднятия апареля. На этой платформе и стоят сейчас инвалид, Тийу и парикмахерша. Боцман меряет взглядом платформу. Пожалуй, коляска поместилась бы на ней, если поставить ее стоймя или боком.
Боцман. Эту блоху мы закинем туда. (Инвалиду.) Отойди-ка. Малость помнем твою тачку, зато не утонет.
С неожиданной, почти юношеской легкостью инвалид отходит шага на два. Тийу следует за ним, не выпуская полы его пиджака. Лишь парикмахерша с безучастностью разоренного дотла человека все смотрит на воду, над которой вьется дым.
Штурман. Эй вы! Посторонитесь! Мы поставим туда коляску!
Парикмахерша. А почему мою машину не поставили?
Боцман. Я сброшу тебя за борт, чтобы под ногами не путалась.
Доцент (беспомощно). Пожалуйста, повежливее, пожалуйста.
Парикмахерша. Бандиты! (Отходит в сторону.)
И мужчины поднимают коляску на платформу, словно игрушку, но поскольку и в длину и в ширину платформа маловата, коляску ставят стоймя на нос. Инвалид подходит к ней и придерживает ее руками, чтобы она не покачнулась и не упала назад.
И вот подходят к «москвичу». Инвалид берет за руку Тийу и говорит ей убеждающе и доверительно, словно взрослой:
— Видишь, Тийу, какие люди добрые. Они очень добрые.
Тийу. А мамы тоже люди?
Инвалид. Мамы тоже люди.
Тийу. Мамы не бывают добрые...
Туннель под мостиком полон густого влажного дыма. Придушенный огонь упорствует и, несмотря на то, что грузовик с хлопком и цистерна рядом с ним находятся под перекрестной атакой шлангов, что вся палуба тут покрыта пеной толщиной сантиметров в двадцать, грузовик не перестает дымиться. Парень с комсомольским значком лежит на палубе. Он устроился так, чтобы удобней было наблюдать за бензобаком и поливать его. Он ничего не видит, кроме белесого луча струи и колес машины.
На мостике опять серо от дыма, как в Лондоне. Жена капитана зажала рот платком. Глаза ее слезятся, но, хотя ей очень хотелось бы уйти с мостика и оставить мужа одного, она все-таки не уходит.
Капитан (штурвальному). Выдержишь?
Штурвальный. Выдержите вы, так и я выдержу. Уже гаснет или нет?
Капитан. Наверно, гаснет. (В рупор.) «Москвич» и «виллис» — поживее! Освободите дорогу цистернам.
Мужчины сталкивают «москвича» в море. Девушки хотели помочь, но не нашлось свободного места. Они стоят у поручней, серьезные, решительные, задумчивые и в то же время возбужденные. Рядом с ними стоит водитель «москвича» со своей подругой. Они следят за всем происходящим безучастно, и когда над апарелем мелькают в последний раз протекторы задних колес, водитель «москвича» издает вздох облегчения.
Водитель «москвича». Кончено с этой рухлядью.
За борт сталкивают старый заслуженный «виллис». Председатель колхоза идет рядом с ним и бормочет:
— Поосторожнее, ребята, поосторожнее. Надежная, честная машина...
Тем временем парень и девушка снова оккупировали кровать штурмана. Они мирно полеживают рядом — счастливые, свободные, охваченные ленью. Девушка чувствует себя повзрослевшей и более женственной. Не будь парень рядом с ней таким верзилой, с них можно было бы писать «Мадонну с младенцем». В каюте поразительно тихо. Девушка потягивается.
Девушка. Как это хорошо — жить, и все. Просто жить.