Пассажиры по-прежнему сидят в салонах: кто молчит, кто не в меру разговорчив.
Голос капитана в репродукторе. Опасность миновала. Повторяю! Опасность миновала. Сохраняйте спокойствие, оставайтесь на своих местах. Повторяю: опасность миновала.
«Спасательная команда», составлявшая за эти не то половину, не то четверть часа единое целое, начинает распадаться.
Боцман садится рядом с апарелем и сжимает голову руками. Смотрит на мокрую, грязную, закопченную палубу, на то место, где стоял грузовик с хлопком и где зияет сейчас черное от копоти ущелье. Паром вернулся к своей обычной жизни, но боцман еще не способен войти в эту жизнь. Страх, который вообще довольно часто является на место происшествия с опозданием, настигает его только теперь. Плечи боцмана дрожат, будто ему стало холодно. Он поднимается, как поднимаются очень усталые пожилые люди. Подходит к инвалиду и ударяет его по плечу.
Боцман. Такая, брат, история. Случается. Сейчас мигом поставим твою тачку на колеса. (Глядя на Тийу.) Не испугалась, дочка?
Инвалид. Испугалась. Только не пожара. У ребят свои, другие страхи.
Боцман (гладя Тийу по голове). А ты, стрекоза, не бойся! Держись за папин пиджак и не бойся!
Боцман уходит. Исчезает, сутулый, в коридоре.
Инвалид и Тийу стоят рядом со своей коляской, торчащей дыбом, еще более близкие друг другу, чем прежде.
Сзади них, прислонясь к поручням, стоит парикмахерша — олицетворенное одиночество. Она следит за доцентом.
Но в его душе не то сломилось что-то, не то созрело. Ведь нередко люди ведут себя одинаково в обоих случаях. Большой, неуклюжий, добрый, он не может найти себе места на пустой палубе и хочет установить контакт хоть с кем-нибудь из «спасательной команды». Сначала он кружит около летчиков, но те пробираются между машинами на корму. Он остается один. Он судорожно тщится не смотреть в сторону жены. Он слоняется по носовой палубе, словно лошадь, ходящая по кругу на приводе. Только привод этот привязан не к столбу, а к парикмахерше.
Доцент переходит на левый борт, где стоят особняком четыре филологички и двое сельделовов. Но эти шестеро уже связаны незримо и надежно в одно, седьмой им не нужен, доцент для них слишком стар, он им далек. Как умный человек, он сразу это чувствует и, задумавшись, застывает в одиночестве на пустой палубе. Затем он решается и подходит к парикмахерше.
Парикмахерша (кладет ладонь на его рукав). Что было... Что было... Прости меня.
Доцент. Что? Что ты оказалась такой, какая есть?
Парикмахерша. Машину мы купим новую. И если ты хочешь, чтобы ребенок был с нами, то я...
Доцент. Поздно! Я не хочу. Я ухожу. Я боюсь.
Парикмахерша (с такой силой стискивает его запястье, что ее пальцы белеют). А я? Что будет со мной?
Доцент (подыскивая слова). Послушай... Прости меня... Но я не могу жить с женщиной, не могу спать с женщиной, у которой нет ничего, кроме тела. Я не могу гладить кожу, под которой одна пакля и эгоизм. Это было бы патологией, я презирал бы себя. Это ты меня прости. Я не могу.
Парикмахерша (в глазах ее страх). Я глупая, глупая, глупая, я всего-навсего глупая вокзальная парикмахерша.
Доцент (тоном доцента). Глупая? Знаете ли, в женской глупости много теплоты. Я читал об этом. В ней и наивность, и материнское чувство, и страх потерять своего любимого, и множество других элементов. Будь у вас эта глупость, я бы остался.
Парикмахерша. Попробуем еще раз!
Доцент. Нет.
И доцент уходит. Он меряет длинными шагами стальные листы палубы, он ищет истину и утраченное равновесие, которые найдет не так скоро...
Радист в радиорубке стаскивает наушники и ставит на проигрыватель пластинку.
Сельделовы и филологички стоят плечом к плечу у поручней и смотрят в морскую даль, как умеют смотреть в морскую даль лишь молодые задумавшиеся люди. Блузки девушек, их руки и лица все в пятнах копоти и масла, никаких причесок не осталось, а лица их серьезны.
Первый сельделов (тихо). Будь моя воля, взял бы я вас, девушки, на сельделовный сейнер, сразу старшими матросами взял бы.
Реет (пытается вернуться к прежнему легкомысленному тону). Какая честь! А рыжих тоже берут?
Второй сельделов (с мальчишеской обидой). Туда и мужчин-то берут не всяких. У иных кишка тонка. Честь немалая. Мы вам всерьез говорим. Вы бы выдержали. Дело ясное, о'кей!
Маль. Спасибо, ребята.
И девушки начинают подпевать репродуктору, милые девушки с носами в копоти. Сельделовы с солидным видом подсвистывают.
Мостик. Тут реют лишь остатки дымка. Два капитана стоят рядом и молчат... Жена капитана время от времени опускает взгляд, а потом снова смотрит во все глаза на мужа.