(Смешным грозным шепотом.)
Дядя, ты слышал? Я сама стишок сочинила! (Садится счастливая.)
Инвалид. Ты умница. Котелок у тебя работает.
Тийу (задумавшись). А у папы котелок не работал.
Инвалид. Кто тебе сказал?
Тийу. Мама. Поэтому папа и ушел, что у него котелок не работал.
Инвалид. Ну-ну! Ты того...
Тийу. Вот и мама сказала, что папа немножко того. А из-за этого и я такая глупая. А новый мамин дядя вовсе не того, а я глупая и еще наказание господне.
На лице инвалида мучительная беспомощность, которую так часто вызывает у взрослых ошеломляющая детская прямота.
Инвалид. А почему мама так говорит?
Тийу. Это она говорила, когда папа ушел и другие дяди приходили. Она укладывала меня спать на кухне, а я не хотела, я там боялась. И если я бежала к маме или плакала, значит, я была глупая и наказание господне. Мама тогда была красивая, такая красивая, что... И глаза у нее были другие — как у кошки в темноте. Я так боялась...
Инвалид. Пойдем с тобой завтра на море и в лес. У тети есть хорошая собака, пестрый петух и большой поросенок — беленький и хвост крючком. (Девочка выуживает у него из кармана новую конфету.) Не ешь так много конфет — зубы испортишь, болеть будут.
Тийу. А я про зубы песню знаю.
Инвалид. Про зубы? Песню?
Тийу (поет).
Инвалид (заговорщицки). Слушай, детка, ты тете эту песню не пой. Это песня не для деток.
Тийу. Не буду. Дядя, а в чем эта жена была разведенная? В воде?
В это время «Волга» догоняет и начинает обгонять коляску. Доцент — весь напряженное внимание. Парикмахерша откидывает голову, чтобы доцент не видел ее лица, на котором застыли мертвая заученная улыбка, испуг и досада. Как только обе машины поравнялись, парикмахерша повернула лицо влево, чтобы в коляске видели только ее затылок и край щеки. «Волга» обгоняет коляску крайне медлительно, судорожная кукольная улыбка не сходит с лица парикмахерши.
Девочка в коляске вскакивает.
Тийу. Мама! (Но она тут же садится.) И вовсе не мама.
Инвалид молчит.
Доцент. Ты заметила — там был инвалид?
Парикмахерша. Не обратила внимания.
Доцент. Все управление — газ, тормоз, сцепление — переведено на ручное.
Парикмахерша. Он потерял ногу на войне.
Доцент. Кто потерял ногу на войне?
Парикмахерша. Инвалид. Не этот, а вообще...
Доцент. С ним была девочка.
Парикмахерша. Я не видела.
Чем ближе к берегу и гавани, тем оживленнее становится дорога. Сначала «Волга», потом — инвалидная коляска. Коляску обгоняет наш грузовик с хлопком. А впереди всех едет туристский автобус «Икарус» с крупной табличкой на переднем стекле: «Заказной». Окна «Икаруса» открыты, и он разбрасывает на обе стороны в солнечный утренний мир выкрики, смех, женский визг и запах пива.
Какая-то районная промкооперация едет на остров, чтобы весело провести иванов день, и все уже настроились на соответствующую волну. Автобус выглядит, как банкетный зал. В передней части автобуса стоит большой молочный бидон, и главный бухгалтер, толстая самоуверенная сорокапятилетняя женщина в строгом сером костюме, плотно обтягивающем ее пышные формы, черпает из бидона эмалированной кастрюлькой и наливает в кружку пиво. Лицо у нее при этом чуть ли не благоговейное.
Кружку подносят в первую очередь баянисту, сидящему возле двери с громоздким инструментом на коленях. Затем кружка начинает путешествовать по шумному автобусу. Здесь едут девушки из пошивочной мастерской — во рту полно зубов, в голове — ветер, все в легких платьях, одна другой красивее.
Сзади на длинной скамье сидят четверо мрачных мужчин. Для них перспективы этого длинного пустого дня сводятся к зеленой пятилитровой манерке с пивом. Украдкой переходит из рук в руки четвертинка. Похоже на то, что между ними и остальными пассажирами — незримая стена. Среди этих четверых мрачный грузный человек. Это заведующий мельницей.
Заведующий мельницей. Выдумали еще тоже — остров! Такой кочке и не удержать мужчину! Нам бы лучше баню — островную, деревенскую!
Второй из четверых — тощий.