Да договор с Ганзой, заключенный по требованию новгородцев. По нему немцы снимали блокаду Нарвы и делали послабления в торговле, а мы обязались снизить цену на русские товары. Учитывая, что именно это мы и задумывали, ганзейцам, хоть и с трудом, но удалось нас «уговорить».
Собственно в Новгород нас не пустили — встали, как и положено князьям, на Городище, выше Торговой стороны по Волхову. Здесь типа все князья стояли, от Рюрика начиная. Ну что же, и нам не зазорно.
В приготовленных к приему княжеских теремах еще не просохли вымытые полы, дворские таскали по лестницам сундуки и справу, обустраивая быт, а я по давней привычке забрался на самую верхотуру, на башню под лемеховой крышей. Там, вдали, верстах в двух-трех по реке, над стенами Детинца сиял золотом шлем Святой Софии, а в другой стороне раскинулся заснеженный Ильмень, должный вот-вот взорваться ледоходом. Стоял, дышал, успокаивался — как оно все обернется…
В город попали на следующий день, показаться, да по обычаю помолиться в старейшем соборе. Ехали плотно, бок о бок, Вакула и Волк чуть позади, дале стена диминых воев — у них опыта побольше, чем у моих.
Проезжали кипящий торг, на котором временами взрывались споры — звать ли Шемяку? Оставить ли все как есть? Порой добро одетые мужики, не бояре и не старосты, вскидывались:
— Глянь, Шемяка! И Василий!
Большая часть скидывала шапки, часть нет.
Скрипели забившимся между плах снегом деревянные мостовые, высились каменные церкви, ставленные иждивением не князей и не бояр, а торговых людей или даже черных, собравших деньги всем концом. Вдоль улиц стояли сверху донизу покрытые узорной резьбой богатые дома такой высоты, что София лишь изредка проглядывала в просветах.
Архиепископ на молебне возгласил, как положено, за великих князей, но потом молча сунул руку для поцелуя и удалился, не дав благословения.
— Доиграется Евфимий, — тяжело заметил Дима.
— Да они все тут доиграются, — закипала во мне боевая злость.
Вернулись из Детинца на Торговую сторону и разделились: Дима отправился по купцам и своим контактам, а я — на Городище, куда вскоре потянулась очередь интересантов.
Первым приехал знакомится Овинов.
Вошел солидно — мужчина в теле, окладистая борода с проседью, взгляд жесткий. Разодет так, что не сразу поймешь, кто тут князь — я-то в своем обычном, без золота и шитья, а Григорий Евсеевич в соболиной шубе поверх скаратного бархата ферязи, с унизанными жемчугом наручами. Впрочем, как только увидел, что моя свита без шуб, свою тоже скинул на лавку, сел, сложив на столе руки в массивных золотых перстнях.
— Передрались все, от бояр до концанских, уличы которуют! — начал он после положенных приветствий, новгородским говорком, не различающим «ц» и «ч».
— В чем суть раздора?
— В цем… Одни бают, цто надо Двину и волости заволчьские вертать и для того князя искать. Другие цто с тобой мир нужен. Третьи власти или своего прибытку хотят, впроцем и остальные тож…
— В мутной воде рыбки наловить?
— Так, — усмехнулся боярин.
— А ты что же?
— А я мыслю, цто надо в единое государство совокупляться — Москва, Литва Шемякина, да Новгород, тогда преград нам не будет.
— И кто же против?
— Неревские, у кого владения по Двине. Больше в том конче, но есть и в Плотниках и в Славне, и в Загородном.
А у самого боярина села да промыслы в Обонежской и Водской пятинах. И торговые интересы в Полоцке, Москве и Нарве, оттого-то он и держит руку Шемяки.
— Выкрикнут князь-Дмитрия на вече?
— Выкрикнуть-то выкрикнут, а вот поставят ли, то неведомо. Но, мню, поставят.
Наутро на Торговой стороне, на Ярославовом дворище, у Торга, ударили в вечевой колокол. Сбежался, почитай, весь город — и сам Торг, и соседние улицы запрудила толпа, по Великому мосту валом катились от Детинца жители Софийской стороны, вжимая друг друга в перила до матерной брани, до треска дерева.
— Не можем насилия терпеть от Москвы, оже отняли у Святой Софии и Господина Великого Новгорода пригороды и волости, нашу отчину и дедину!
— Князь-Дмитрия звать, силы ратной у его много, против Василья защитит! А инаце и городу конечь!
— Дмитрей на дворе великого князя Ярослава стати требует! Да черный бор ему, да судное, да право землю купляць!
— Не дай Бог рати с низовскими, монастыри да пригороды пожгут, цто делать будем?