Запечатанные мешочки, судя по всему, бирюза. Камушки неплохо транзитом идут, похуже, чем индиго, но спрос постоянный, без колебаний. Блин, вот если отжать Астрахань, то на одном только маршруте Индия-Персия-Европа можно такую экономику выстроить! Но времени мало, скоро португальцы да испанцы свои жадные ручонки до Индии дотянут — бывал я в Лиссабоне, видел «монумент первооткрывателям». Первым там стоит Энрике Навигадор, принц, основавший обсерваторию и штурманскую школу. А за ним — Васко да Гама, Бартоломеу Диаш и другие, кто пробьется в другие моря-океаны. Причем вот-вот, Колумб как бы не в последний вагон вскочил.
Да, богато. Но я порой остро жалел, что не могу раздербанить обычную московскую помойку — сколько же там сокровищ! Не говоря уж о пластике, выкидывают и электронику, и металл, даже вонючие мусорные баки их металла и то по нынешним временам ценность немалая. А рублевские бомжи Сифон и Борода тут бы в полноценные олигархи вышли.
— Прости, княже, задержался, — в подвал спустился Владимир Ховрин, на ходу добывая из складок одежды связку ключей.
— Ништо, я тут твои богатства рассматриваю.
— Это даже не половина, вот если бы в конце осени видел, когда караваны из Хаджи-Тархана по льду приходят…
— И много купцов басурманских?
Ховрин задумался, прикинул и не слишком уверенно выдал:
— До двух сотен. Полторы точно, ручаюсь.
— Что везут?
— Да вот это и везут. А еще ямчугу, брату твоему нафту в бочках, коней гонят. В Ширване да Персии товару много, только…
— Что только?
— Татары хаджи-траханские с каждым разом все больше требуют, одно разорение!
— Ну, тут я не помощник.
— Кабы дворы наши торговые, как в Казани, по Волге вниз цепочкой поставить…
— Ты, Владимир Григорьевич, сам прикинь, во что это встанет.
— Человек по пятьдесят, с припасом…
— А если татары их вырезать восхотят? Кто их боронить будет?
— Так воев еще человек по пятьдесят…
— И что, сто человек от орды отобьются?
— Ну, если с пушками…
— Ага, вот и посчитай, во сколько тебе пушки обойдутся, сколько припасу снедного и зелейного надо, как его доставлять, если розмирье, как дворы строить, коли там леса нет.
— Так коли всю реку под себя взять!
Я вздохнул. Ладно, будем давить на финансовую мозоль и дальше.
— Сам знаешь, если путь вдвое, то расходы втрое. Если двор в Казани нам в сто рублев обходится…
— Не, у меня записано…
— Неважно, к примеру сказал. Если казанский в сто рублев, то в Самархе уже триста будет.
Ховрин прикинул расстояния по Волге и простецки почесал затылок. И это он наверняка умножил линейно, а там квадратичная зависимость, двор в Хаджи-Тархане как бы не полторы тысячи в год сожрет. Эдак никакая торговля не окупит.
— И еще подумай, как они там без баб жить будут, — добил я Владимира.
Циферки в глазах сурожского гостя и будущего казначея сделали оборот и выдали сумму, вдвое увеличившую и без того запредельную стоимость проекта.
— Да, не потянуть.
— Ну, на Казани двор есть, вот надо потихонечку между Нижним и Казанью крепостицы ставить, да вниз по Волге идти. Федя Пестрый когда еще Болгар сжег, место не занято, а хорошее-то место…
— Еще Кашан хорошее место, после Юрий Дмитрича похода впусте стоит.
— Вот, пока так. Острожки ставить, попов да иноков в них вытребовать, черемисов, мокшу да чувашей крестить понемногу, без принуждения.
Да, это же сколько народу в государстве прибавится. И где, спрашивается, митрополита носит, когда он тут нужен?
— Ладно, открывай замок.
Звякнули ключи, хитрые новгородской выделки замки выпустили из зубов дужки, и мы вошли внутрь. Ховрин запалил свечную лампу — если в первом отсеке под самым потолком еще были забранные толстыми решетками оконца, дававшие скудный свет, то здесь, в главной кладовой, лишних отверстий не предусматривалось, дверь и все.
До пещеры Али-Бабы хранилище не дотягивало, но сундучок с золотом имелся, и даже не один, а целых два. Вообще-то за мной золота и серебра числилось куда больше, но почти все деньги работали — ссужены купцам под товар или боярам под новые промыслы.
И вообще, все нажитое непосильным трудом существенно превышало имущество и казну Васеньки восемь лет тому назад… нет, девять… да какие девять! Десять, десять лет, как жизни нет! Вернее, совсем наоборот — жизнь здесь и сейчас мне нравилась куда больше, чем в XXI веке. И даже не в том дело, что я тут на вершине феодальной лестницы. Просто тут не «жизнь, идентичная натуральной», а все настоящее — еда, друзья, кровь, смерть, семья. Дети, за которых я готов драться.