По дороге обратно на загородный двор у колокольни церкви Николы на Болоте с удивлением увидел знакомую парочку — Козеля и Коранда сидели в обнимку на раскатанных бревнах, наливая всем подходящим из приличных размеров бочонка.
— Что пьете?
— Пиво, княже, в погребе уцелело. Налить? — расслабленно предложил Козеля.
— Не, спаси бог. Сына нашел?
— Пока нет. В Замоскворечье должон быть.
Туда соваться сейчас безумие — переправа забита, недавно наведенный наплавной мост дрожит от людей, скота, телег с поклажей, городовая стража еле справляется с движением.
— Ничо, сыщется, он у меня удалец, не пропадет. Жаль тока…
— Чего жаль?
— Женить его хотел, а теперь куда? — махнул Козеля рукой в сторону пепелища.
— Что дальше-то делать думаешь?
— Семью найду, устрою, и заново корчму срублю, лучше прежней! Правда, — помрачнел Козеля, — все строиться будут, лес вздорожает.
Тароват мужик. Все потерял, а уже думает, как лишних трат избежать.
— Не боись. Я прикажу лес бесплатно погорельцам раздавать.
От слов о даровом лесе Козеля замолчал и, закатив глаза вверх, принялся считать про себя — не иначе, соображая, сколько ему потребуется, чтобы отстроится раза в два против прежнего.
— Так ведь найдутся, кто побольше загрести захочет, — иронически заметил Коранда и пихнул Козелю локтем в бок.
— А что сразу я? — вывалился из мечты Козеля.
— Каждому на одну избу, — пресек я поползновения.
— И то хлеб. Было бы где голову преклонить, а уж мы отстроимся. Вон, и Коранда поможет, — вернул тычок в бок Козеля.
— Помогу, — кивнул Коранда. — Мне Козеля як брат. Я когда на Москву попал, он помог. И первы мое пиво купил.
Только сейчас заметил, что Коранда разговаривает на русском куда лучше Збынека, хотя оба попали сюда восемь лет назад. Тоже попаданцы, кстати говоря. Хотя насчет Коранды все ясно — сфера обслуживания. Постоянное общение с клиентами, хошь не хошь, выучишься.
К церкви, чуть ли не единственной уцелевшей после пожара, стекался народ — возблагодарить бога, что остался жив сам, что не погинули близкие, что уцелела скотина… К ногам приковылявшей старушки жалась напуганная кошка, а старушка, светло улыбаясь, рассказывала окружающим:
— Бог весть где схоронилась, умница моя! Такая мышелова знатная! Вот новый домишко отстроим, будет ей где порезвиться!
С ума сойти, что за люди.
Первую сводку потерь составили к вечеру. На Большом Посаде выгорели почти все церкви, а дома да терема даже считать не стали. Богоявленский монастырь и вся Богоявленская улица выгорели дотла, до серого пепла. В трех местах огонь перепрыгнул Неглинку, но его встретили дружно, падающие головни скидывали с крыш, заливали водой, закапывали и затаптывали. Занеглименье наполовину отстояли, хотя и погорело тоже немало.
Погибло полторы сотни народу, в основном те, кого отрезало огнем или кто безрассудно в него кидался. Спасли большую часть икон из церквей и почти все книги — за ними был установлен суровый митрополичий надзор и за утраченное спрашивали нещадно.
В Замоскворечье дворские повезли походные шатры, чтобы устроить оставшихся без крыши над головой, и котлы для варки пищи. По городу еще катались золотарные бочки, заливая последние тлеющие уголья, а городовая служба уже организовала погрузку и вывоз золы — трудами троицких монахов все в округе знали, что зола хорошее удобрение.
А я, наконец умывшись и скинув прокопченую одежду, вышел на гульбище вокруг последнего поверха. С востока натягивало ливень — вот нет бы с утра! Может, и не осталось бы полого места где был Торг и Посад… Хотя… Торг все рано надо сдвигать от стен Кремля, а на посаде делать широкие улицы. Жаль, нет под рукой опытных градостроителей, придется все, как обычно, на коленке.
Ничего, с такими людьми вытянем. И не такое вытягивали.
— Бают, что Божье наказание, — выдал мне очередную сводку общественного мнения Фома Хлус.
— Оно понятно, что божье, но вот за что?
— Разное говорят, — вздохнул Фома. — Одни что за пострижение собратанича твоего, Ивана Можайского. Другие что за умаление князей и бояр. Третьи что за многия вольности черному люду.
Так, это понятно кто гундит.
— А черный-то люд что говорит?
— Да все обычно — иноземцев привечаешь, неведомое делаешь…