— Между прочим, один такой разговор я все-таки записал, — парировал в принципе верный аргумент приятеля Габузов.
— Это всего лишь исключение из общего правила. В том числе характеризующее киллера как не самого грамотного человека. Тем более, ты сам сказал, что в конце разговора Шверберг дал команду звонить исключительно на «трубу»… Слушай, неужели он действительно так ни разу и не назвал его по имени?
— Нет, ни разу.
— М-да, а вот сей пассаж как раз характеризует господина Шверберга как человека грамотного… Ладно, ты мне запись эту вечерком подкати. Посижу-покумекаю: может, голос какой знакомый, или еще там что…
— От киприотов ваших пока ничего? — напряженно поинтересовался Сергей.
— Сегодня на связь еще не выходили. По состоянию на вчерашний вечер обращений в полицейские участки не было. Неопознанных трупов, тьфу-тьфу, тоже… Серый, ну хотя бы сейчас ты понимаешь? — все никак не мог успокоиться опер. — Понимаешь, что с самого начала ты повел себя как полный идиот? И что этого самого киллера мы вполне могли успеть вычислить и снять еще на шведском пароме?
— Сейчас понимаю, — тяжело выдохнул Габузов.
— Уже неплохо… Всё, амиго, отныне никакой самодеятельности. Еще не хватало, чтобы они вычислили тебя. Как эту самую Карину… Вообще, если по уму, то и «жука» твоего следовало бы из кабинета Шверберга убрать. Потому как просканировать помещение на предмет радиозакладок — дело плёвое… Сколько там у тебя по ресурсу осталось?
— Часов сорок.
— Полутора суток значит? Ладно, черт с ним, рискнем. Не думаю, что за это время ты услышишь из уст Шверберга еще что-либо столь же искрометное, но всякая работа, пусть даже и бесполезная, должна быть доведена до конца… Витька, чего тебе? — среагировал Толян на приоткрывшуюся дверь «обезьянника», из-за которой показалась всклокоченная голова сержанта.
— Я же говорил, что всякое бывает.
— В каком смысле?
— Самолет из Ларнаки только что приземлился, — пояснил сержант.
— Так ведь еще целых двадцать минут?! — быстро бросил взгляд на часы Толян.
— О чем и толкую. Диалектика.
— Блин, а что, мои архаровцы так и не объявились?
— Звонили минут пять назад. Говорят, плотно стоят в пробке на Пулковском.
— Твою мать! — выругался Толян. — Серый, ноги в руки, двинули. Только заруби себе на носу: я — ведущий, ты — ведомый. Делать только то, что я скажу. И — без глупостей! Уяснил?
— Уяснил, — кивнул Габузов, поднимаясь.
— Я, мужики, тоже с вами прогуляюсь, — беззаботно заявил сержант Витька.
— Оно тебе надо, брателло? — уточнил Толян, деловито вынимая «ПМ» из кабуры и перекладывая его во внутренний карман пиджака.
— Так ведь скуШно.
— Крыть нечем, пошли…
Ларнака, Кипр, 15 июня, утро
…В тот момент, когда «томящаяся в застенках» Самсут отчаялась было окончательно, дверь бесшумно открылась, и новый, но точно так же ослепительно улыбавшийся полицейский жестом показал ей, чтоб она выходила. «Ну и вид у меня, наверное», — смутилась, увидев красавца-киприота, Самсут, но поспешно вышла. Рядом со столом, где ее уже два раза допрашивали, стоял ее чемодан.
— Осмотрите и убедитесь, что все в порядке.
— Да, все в порядке, я вам верю, — улыбнулась Самсут.
— Прошу вас, таков порядок.
Она для виду пошарила в чемодане.
— А теперь распишитесь вот здесь. Вот ваш паспорт. И счастливо! Хайре.[14]
— Спасибо, спасибо, — Самсут от избытка чувств даже слегка поклонилась этому островному Аполлону. — Скажите, а как мне теперь обменять билет?
Но не успел тот ничего ответить, как из-за стеклянной двери появилась Симеоне. На сей раз она оказалась уже не в форме, а в элегантном полосатом платье, неуловимо напоминавшем национальную одежду Кипра. Волосы ее непокорными прядями падали на узкие плечи, и снова что-то мучительно родное почудилось Самсут в выразительных глазах и печальном очерке губ девушки.
— Ну как, все в порядке? — снова улыбаясь только глазами, спросила Овсанна.