— Ты слушаешь меня, Александрия? — Маркус нахмурился, глядя на меня.
Моя голова вскинулась.
— Да... вы говорите о том, как плохо все было для Люциана. Мне жаль его. На самом деле. Я уверена, что это бледнеет в сравнении с вашей жизнью.
Странное выражение ползло по его лицу.
— Ты о судьбе твоей матери?
— Вы имеете в виду, судьбу вашей сестры? — Мои глаза сузились, когда я встретил его взгляд.
Маркус уставился на меня, его лицо стало пустым.
— Рейчел поставила крест на своей судьбе, когда уехала из нашего безопасного общества. То, что случилось с ней поистине трагично, но я не могу найти в себе сил для сострадания. Когда она вытащила тебя из Ковенанта, она доказала, что не думает о репутации Люциана или о твоей безопасности. Она была эгоцентрична, безответственна
— Она все для меня! — Я вскочила на ноги. Она не сделала ничего, не думая обо мне. То что случилось с ней было ужасно, "трагедия" для людей, которые умирают в автокатастрофе!
Выражение его лица не изменилось.
— Она не делала ничего, не думая о тебе? Я считаю это странным. Она уехала из Ковенанта и подвергла вас обеих опасности.
Я прикусила мою щеку.
— Точно.
Его взгляд стал ледяным.
— Сядь, Александрия.
Взбешенная, я заставила себя сесть и заткнуться.
— Она рассказала тебе, почему ты должна уйти из Ковенанта? Назови хоть какую-нибудь причину, почему бы она сделала такую безрассудную вещь?
Я взглянул на чистокровных. Эйден отошел, встав рядом с двумя другими. Все трое смотрели на эту мыльную оперу с непроницаемыми лицами. Казалось, они могли помочь.
— Александрия, я задал тебе вопрос.
Одеревеневшими ладонями я вцепилась в подлокотники кресла.
— Я слышу вас. Нет. Она не говорила мне.
Мышцы пульсировали на челюсти Маркуса, когда он уставился на меня в молчании.
— Это ложь.
Поскольку я не знала, как реагировать, я наблюдала за тем, как он открыл файл на своем письменном столе и разложил разлинованные бумаги перед ним. Наклонившись вперед, я попыталась понять, что они значили.
Прочистив горло, он выбрал одну бумагу.
— Я не обвиняю тебя в том, что сделала Рейчел. Боги знали, она будет страдать от последствий.
— Я думаю, Александрия знает, как ее мать страдала, — перебила чистокровная женщина. — Не нужно заходить так далеко.
Взгляд Маркуса стал ледяным.
— Да.
— Пожалуй, вы правы, Лаадан. — Он повернулся к бумаге, держа ее между его изящными пальцами. — Когда мне сообщили, что ты наконец здесь, я запросил прислать мне твои табели успеваемости.
Я поморщилась и уселась обратно в кресло. Это вовсе должно быть хорошим для всех.
— Все твои Инструкторы ни сказали ничего кроме похвалы, когда речь шла о твоем обучении.
Я улыбнулась.
— Я была чертовски хороша.
— Однако, — он коротко взглянул мне в глаза, — когда дело дошло до записей о твоем поведении, я обнаружил... поразительное.
Моя улыбка увяла.
— Несколько записей по вопросам проявления неуважения к твоим Инструкторам и другим студентов, — продолжил он. — В частности, обрати внимание здесь, написано лично Инструктором Бенксом, что тебе не хватало уважения к твоему начальству, и это было постоянной проблемой.
— Инструктор Бенкс не имеет чувства юмора.
Маркус приподнял бровь.
— Тогда я не представляю тебе не Инструктора Ричардс, ни Инструктора Октавиан? Они также писали, что ты была неудержима и недисциплинированна.
Протест умер на моих губах.
Я ни сказала ничего.
— Кажется, твои проблемы с уважением не единственные. — Он взял другой лист бумаги, и его брови поползли вверх. Ты была наказана много раз из-за непослушания в Ковенанте, боевых действий, разрушения класса, нарушив многочисленные правила, и, о да, мое любимое. — Он поднял голову, улыбаясь. — Ты постоянно нарушала комендантский час и находилась в мужской спальне.
Я поморщилась.
— Все до четырнадцати лет.
Он сжал губы.
— Ты должна гордиться.
Мои глаза расширились, когда я посмотрела на его стол.
— Я бы не сказала, что горжусь.
— А это важно?
Я посмотрела вверх.
— Я... думаю, нет?
Жесткая улыбка вернулась.