Мальчишка распахнул закатал рукав рубахи и начал показывать многочисленные ранки и царапины от блошиных и собачьих укусов на своей руке. Та была тоненькой, синюшно-красной. Казалось, ее соплей перешибить можно. Тимур в такт его всхлипываниям что-то ласково буркнул. Мол, держись, братишка.
«Вот же, падлы, ребенка до чего довели! С блохастым барбосом спит, чтобы согреться. Объедки ему бросают тайком, чтобы никто не увидел и не обвинил в помощи. Сами пацана изгоем сделали… Уроды! С русскими, значит, сражаться герои, а за своих вступиться боязно. Тьфу…». Никак он не мог понять этого. Как такое вообще могло быть в горских селениях? Рабство, продажа собственных дочерей в гаремы, набеги на своих же, грабеж, преследование детей. «Какие же вы, б…ь., мусульмане⁈ Всевышнего через слово поминают, а сами своими руками ад выстроили!». Из самого его нутра поднималась самая настоящая ненависть ко всему этому уродству. Словно специально в памяти всплывали примеры похожего поведения из его другой жизни. «Четки со священными словами крутит в руках, а у самого зенки наркотой залиты. Баран, еще о Пророке что-то талдычит. Мол, пророк Мухаммад так и эдак говорил, вот так поступал, так ел и так сидел… Зла не хватает! Этот пень с ушами даже имя Пророка своими грязными губами произносить не должен!».
Когда же точка кипения оказалась пройденной, Ринат вскочил с места и, взяв вздрогнувшего мальчишку за руку, повел его к столу. Обуреваемый эмоциями, он не очень хорошо понимал, какие-именно слова будет сейчас произносить. Однако, очень даже хорошо представлял, что должен донести до сидевших за праздничным столом.
— Жрете? — жестко, с рвущимся из него укором, рявкнул Ринат, подходя к столу. — Мясо молодого барашка, хорошо прожаренное, едва не тает на зубах. Так, Анзор-эфенди⁈ — он резко повернулся к побледневшему седобородому мужчине лет пятидесяти, одному из старейшин этого селения (Унцукуль). — А как овечий сыр? Хорошо просолен, острый на вкус, с мелко накрошенным диким луком. Точно, Мусост-эфенди? — спросил Ринат уже другого старейшину, старику с внушительным крючкообразным носом. — Сытно жрать, вкусно пить, баб тр…ь, таскать золотые побрякушки, — он выхватил из-за пояса ближайшего горца богато украшенный кинжал и бросил его на стол. — Настоящему мусульманину больше ведь ничего не нужно? Так? Какие в к шайтану мусульмане!
Ринат горящим от злобы взглядом впивался то в одного сидевшего рядом с ним горца, то в другого. Тот, на кого он смотрел, тут же отводил взгляд. Имам двигался вдоль стола, опрокидывая одно блюдо за другим. По столешнице кувырком летели куски сочащимся жиром баранины, здоровенные ломти ржаного хлеба, разломанные кусы сыра. Лились кроваво-красные струи вина.
— Что-о-о-о? Мы не мусульмане⁈ — в речь вдруг вклинился очнувшийся хан, до этого благополучно дрыхнувший в алкогольном дурмане. — Мы⁈ — ревел он, вставая и покачиваясь на дрожащих ногах. — Мы все тут чтим пророка… А я… Я… каждый год жертвую в мечеть две сотни серебром. Кто платит зякят[12] больше? Мои нукеры джигиты с каждого похода отдают мулле его долю во славу Всевышнего. Разве не пол моей мечети устилают лучшие ковры из Хорасана? Не мои ли резчики ее украшали? И я не мусульманин⁈ — глаза его налились дурной кровью, лицо побагровело, рука начала искала на поясе рукоять кинжала. — На Навруз[13] я даю больше трех десятков овец, мешки риса, муки, сахар, табак. Кормлю сотни мусульман праздничной едой. Кто делает для Всевышнего больше, чем я? Вача Безродный?
Он с издевательским смехом выдернул из-за стола одного из своих людей, что взглядом забитого пса смотрел на своего хозяина-господина.Смуглый с едва пробивавшейся бородой, Вача униженно заглядывал в глаза своему хану.
— У него ничего нет: ни своего коня, ни ружья. Он пьет и есть с моей руки. Жене своей даже кольца подарить не может. Может он правильный мусульманин? Он угоден Всевышнему? — хан раз за разом встряхивал своего человека, держа его за шкирку. — С него Аллаху толку, как с безродной собаки! Или эти оборванцы настоящие мусульмане? — он брезгливо кивнул в сторону притихших мюридов, что сидели в дальней части стола. — Они же…
Он явно что-то еще хотел сказать или сделать, судя по его искривленной роже. Однако, спутники его скрутили и, что-то успокаивающе бормоча, усадили за стол. В руки дали новый кувшин с вином, к которому тот тут же присосался.