Правда, Рината и пару горцев, что сейчас прятались за невысокой скалой, эти перипетии истории совсем не интересовали. Они, затаив дыхание, следили за то и дело вспыхивающим и искрящим огоньком, что бежал по тоненькому пороховому следу к соседнему скальному кряжу. Там, в специально выдолбленном углублении, находящимся в прямо в основании нависшего над дорогой скальной громадины, лежали пять бочек с первоклассным английским порохом. Свой, плохо просушенный, комковатый, для таких целей совсем не годился.
— Что лыбитесь? — увидев смеющиеся рожи своих ближников, прошипел Ринат. — Лучше уши пальцами заткните и рот откройте. Здесь горы. Звуковая волна так может дать, что все мозги выбьет… Если найдет, — он вновь повернул голову в сторону пороховой дорожки, ведущей к закладке, и прищурил глаза. — Ну, господа присяжные заседатели, лед тронулся…
В этом сидевший совсем рядом его секретарь, Амирхан, с удивлением спросил:
— Какой лед, господин? Здесь же одни камни и земля.
Ринат, даже не поворачиваясь, что-то прошипел неразборчиво и махнул рукой. Про себя же подумал об осторожности. «Опять меня несет, б…ь, по волнам. Чуть отвлечёшься и начинается! И так уже из-за русского мата на меня косится. А что делать? Где взять другой? У горцев он совсем не такой. Может на других языках попробовать материться, если уж приспичит?».
Как некстати у него в голове всплыла когда-то прочитанная история про боцмана, ходившего на одной посудине после революции 17-го года. Тот был отчаянный матерщинник, каких еще свет не видывал. Причудливые матерные загибы с поразительной легкостью вылетали из его рта, заставляя краснеть даже видавших виды морских волков. Однажды он поставил на кон в карты возможность материться и проиграл. Не в силах как-то иначе общаться с подчиненными и нести службы, он выпросил у корабельного врача справочник по медицине (по болезням) и выписал оттуда все самые неблагозвучно звучавшие латинские термины. Посидев над списком несколько ночей, боцман выучил латинские слова так, что они стали у него от зубов отлетать. Со следующего дня он начал новую жизнь. Непонятная латиница, склонявшаяся моряком на все лады, на слух воспринималась еще обиднее русского мата. Матросы взвыли. Мол, раньше они хоть понимали, как их называли. Сейчас же один боцман ржет, а остальным обидно. В конце концов, боцмана освободили от его слова и все вернулось на круги своя.
— Тоже может на латиницу перей…
В этот момент «мир остановился»! Ахнуло с такой силой, что прессованный воздух от ударной волны едва не вдавил их в камень. Гора тяжело вздохнула, словно устала за тысячелетия жизни. Вспухла всем своим телом и начала двигаться. Примерно на середине, где и был заложен заряд, побежали крупные трещины, на глазах превращавшиеся в глубокие расщелины. Наконец, с хрустом верхняя часть скалы накренилась и поползла вниз к дороге. По пути она собирала с собой все, что только встречалось: безразмерные валуны, куски раздавленных деревьев, тонны земли и раскрошившихся камней.
— Лежать, вашу мать! — орал на своих пытавшихся встать ближников, оглушенный Ринат. — Лежать, я сказал!
Лишь когда висевшая в воздухе каменная взвесь и пыль начала оседать, Ринат высунулся из своего укрытия. Первый же брошенный вниз взгляд показал, что эта дорога была надежна отрезана от равнины. Сейчас здесь было не пробраться ни пешему, ни конному. Оставалось взорвать еще три или четыре таких же пороховые мины и окончательно перекрыть все наиболее удобные и проходимые для войск дороги на Кавказ.
Изолирование кавказского региона со стороны восточного соседа, готовящегося к очередному наступлению, было частью его плана по развитию Кавказа. Таким нетривиальным способом он надеялся лишить русские войска возможности использовать артиллерию и, собственно, максимально затруднить продвижение в глубь его территории. Насколько он понимал, без массированного применения артиллерии русских войскам будет очень сложно, а точнее практически невозможно, брать горские селения.
Полученную передышку, Ринат наделся использовать на все сто процентов, решив хотя бы часть своих проблем. Последних было вагон и маленькая тележка, выражаясь фигурально. Если с армией он понемногу начал разбираться, то с остальным было все печально.