К сожаления, как прекрасно помнил Ринат, эта правда была правдой маленького человека, ограниченного своим мирком и своими интересами. Он верил, что сможет по собственному хотению обустроить свой крохотный мир, пусть и насчитывающий подчас десятки или сотни тысяч квадратных километров, и несколько миллионов жителей. Правда, его вера всякий раз в человеческой истории сталкивалась с неумолимым катком реальности, с легкостью подминавший под себя небольшие народы с их самобытной историей, традицией и культурой. И, чтобы им физически выжить и развиваться дальше, нужно было стать частью какого-то более сильного мировоззренческого проекта, который, сохраняя своеобразие каждого народа, вырабатывает некое единое целое для всех. Именно в этой жестокости циничности и состояла настоящая правда прошлого и сегодняшнего мира, который не все хотели и хотят понимать.
Перед глазами Рината словно живые вставали телевизионные кадры с многочисленных военныхэтнических и религиозных конфликтов его мира, широко тиражированные средствами массовой информации. Он потрясенно переживал все заново, как в первый раз. Видел здоровых, кровь с молоком, бородачей со смехом резавших глотки стоявшим на коленях людям. Они искренне радовались, смеялись, запрокинув головы. Видел побитые камнями женские тела, валявшиеся на центральных площадях разрушенных городов. Рядом с ними тихо, едва дыша, на корточках сидели чумазые малыши, боявшиеся даже поднять глаза. Видел сухие, бесцветные глаза матерей, в мгновение ока превратившихся в старух после известий о гибели сыновей и дочерей. Не в силах стоять на ногах они падали ниц, молча, не рыдая, что было еще страшнее. Видел превращенные в развалины цветущие сады, взорванные прекрасные дома и дороги, обрушившиеся мосты и железнодорожные вокзалы.
Он то хмурился, скрипя зубами, то горько улыбался. Ведь это тоже была правда — правда страшного будущего, которое ждали их всех! Оно ждало в первую очередь его, сегодняшнего имама Шамиля, который в борьбе за мифическое исламское государство на территории Кавказа, сведет в могилу большую часть его мужчин и юнцов, еще больше оставит детей без отцов! Скривился Ринат в хмурой и беспомощной ухмылке от этой мысли. Он, именно он, своими собственными руками почти уничтожит Кавказ ради его свободы! Это было настолько дико и страшно осознавать, что парень еле слышно застонал.
— Неужели опять все это повториться? — прошептал он, с такой силой сжимая кулаки, что пальцы впились в кожу. — Опять, как уже было в мое время…
Он буквально физически чувствовал, как всего его подталкивало к уже проторенной дорожке дальнейшей войны, к тотальной мобилизации горцев, к яростной борьбе до последнего мужчины. Это едва не витало в воздухе. Об этом шептались седобородые аксакалы, заходившие проведать выздоровление своего имама и обменяться с ним мудрыми словами. Этому же вторили юнцы, с едва пробивавшимися бородками, восторженно глядевшими на него, своего героя. Ему даже ничего не нужно было делать: ни яростно что-то кричать, ни махать острой саблей, ни самолично вести горцев в бой. Сейчас имама уже стал знаменем Ислама, сакральным символом борьбы с неверными, на которого равнялись в аулах и считали живым мучником за веру. Словом, Ринат находился в туннеле, у которого оставался лишь один путь — вперед к войне…
— Бл…ский выбор, которого нет! — в сердцах выдал Ринат. — Ведь не будет от этого всего никакого толку! Как они этого не понимают. Детство у них у всех в заднице играет! Подвигов им во имя веры захотелось! Б…ь! Сабельками помахать решили!
Изнутри волнами поднималась злость на окружающих, что с радостью толкали самих себя и свой народ к крови и гибели; злость на себя, что не видел другого выхода; злость на российского императора и русских военачальников, у которых не хватало государственной мудрости решить все спорные вопросы миром.
— Еще полный двор доброхотов набежали! Добрые друзья и помощники, аж в рожу плюнуть хочется! — вдобавок ему вспомнился недавний гость — тучный, потный и страдающий отдышкой эфенди Мустафа, эмиссар османского султана, добрых два — три часа восхвалявший мудрость, начитанность и религиозность имама Шамиля. — Падлы, как есть падлы! Только что русская-турецкая война кончилась, а они снова лезут на рожон. Не получилось у них в лоб побороться с русским медведем, решили, значит, его исподтишка за огузок покусать. Чертовы шакалы! — рычал он, раззадориваясь все больше и больше; тот слюнявый и приторно вежливый турок в печенках у него сидел. — Как пить дать и наглосаксы здесь отметили… Сто процентов. Такое дерьмо не могло пройти мимо них. Привыкли загребать жар чужими руками… Наши правители еще с ними союзничали. С этими чертями не союзы строить, а давить их надо было. Они в лицо тебе улыбаются, а в спину кинжалом целят. Как с ними по человечески разговаривать? В рожу кулаком, а потом под дых дать! Когда же на землю свалиться, нужно сапогами добавить. Так с ними надо разговаривать…