Дядя Паша рассказывал о приметах, о морских поверьях, вспоминал легенды. Одна из них, о проклятом корабле, запомнилась особо.
Было это в какой-то далекой стране, в какое-то далекое время. На берегу моря стояла в той стране крепость. Много раз враги пытались взять крепость, но не могли. С суши скалы неприступные, с моря — рифы. Был там, правда, в рифах проход, но о нем знали немногие.
Жил в той крепости неудачливый капитан. Смолоду по кабакам ходил, в годы вошел — ни с чем остался. Корабля ему никто не доверял, в море дорога была ему закрыта. Так и жил он, наливаясь злобой, сатанея от зависти к другим людям. Он и указал врагам проход в рифах. Враги вошли в гавань, расстреляли и захватили крепость. Город сожгли, мужчин поубивали, женщин и детей в рабство угнали. И остались в городе старики да старухи.
Тому капитану в награду подарили враги большой трехмачтовый корабль. Собрал он подонков вроде себя, пошли они в море. Когда огибали мол, увидели одинокую женщину. Женщина стояла на конце мола, седые волосы распущены, тучи черные касались ее головы. Женщина кричала морю какие-то слова свои, но их не было слышно. И вдруг сверкнула молния, громом разнеслось над морем: «Я твоя мать, капитан, я проклинаю тебя!» И еще ударила молния. Тучи смешались с волнами, проглотили корабль…
О проклятом корабле говорили разное. Говорили, что иногда он появляется. Все пытается пристать к берегу, но как только подойдет, сверкает молния, поднимается буря, гонит тот корабль прочь. Говорят, что его встречали в море. Паруса на нем рваные, люди заросшие, в лохмотьях. Так и бродят они не прощенные вот уже сотни лет. Потому что не может быть прощения предательству, потому что никто не может снять проклятие матери.
Для меня рассказывал легенды дядя Паша, я это чувствовал. Он знал, что погибнет, торопился поведать мне многое из морской жизни. Ведь именно после его рассказов и поселилась во мне мечта.
О друзьях-товарищах
Затянулось мое ненастье. Несу ящик. Этот ящик гнет меня к земле. Я пытаюсь приспособиться. Вес ящика регулирую наклоном собственного тела. Согнешься больше — придавит, распрямишься — не держат руки.
— Кто же так носит, юноша? — останавливает меня Кедубец и подсказывает: — Не гнитесь, юноша, зачем пахать носом землю. В ящике всего семьдесят килограммов нетто. Так… Чуть согнулись… Вы слышите, юноша, чуть… Ящик упирается в ваши руки, лежит ровно вдоль всей спины… Хорошо, трогай! Представь себе, что несешь посылку от любимой…
Вся наша группа работает на берегу в штольнях. Штольни — в горе. Они проходят в ней и по вертикали, и по горизонтали. Здоровая горища вся изрыта. Каждая штольня еще и забетонирована. По стенам — стеллажи. В горе хранится боезапас. Мы переносим ящики со снарядами с места на место. Задачу эту поставил перед нами мичман, в чье распоряжение отдал нас тот самый майор из экипажа. Вначале мы пытались выяснить, в чем смысл нашей работы. Мичман темнил, на наши вопросы не отвечал, мы так поняли, что ему дано задание занять нас любой работой, и эту работу он придумал сам. И сразу мы охладели, чаще садимся перекуривать. Курить выходим к пирсу… После холода штолен здесь очень жарко. На камнях можно жарить яичницу.
— Был у меня приятель — Валька Громов, — рассказывает Костя Судаков одну из своих историй. Костя служил на Балтике, на одном из кораблей Краснознаменного дивизиона катерных тральщиков, который он сокращенно называл КАТЕША. — Так вот, угораздило однажды, вместе мы с ним в госпиталь попали. Я уже очухался, костыли бросил, с палкой шкондылял. Валька тоже прыгал. Подходит однажды: «Слушай, — говорит, — с такой мадам познакомился — старовата, но ничего. В саду гуляю, понял, она возле ограды идет. Привет, говорю, от флота. Она, говорит, здрасьте. То да се, договорились. Сегодня она дежурит, а завтра можно встретиться. Подружку обеспечит. На завтра пошли…»
Рассказы Судакова о женщинах. Обстоятельные, подробные.
Я часто думаю о своих новых товарищах. Как нас только не называют. Мы и «Команда ух», и «Золотая рота», и «Чертова дюжина», потому что нас тринадцать. В команде, если следовать определениям того майора из экипажа, каждый сам по себе фрукт. Впрочем, Кедубец поддержал это определение.
— Вы правы, товарищ майор, — сказал он. — Только я с вашего разрешения внес бы уточнение. Фрукты мы перезрелые, вот-вот упадем.
— Дальше вам падать некуда, — ответил майор.
— Как! — воскликнул Кедубец. — А демобилизация? Она подрубит нас под корень!
— Молчать! — приказал майор и отправил нас в эти штольни.