— Страдальца нашел! — упирался на своем Боев. — Воробьев раз не сходит на берег, и дело с концом. Мне все припомнят! Я на особой заметке! Трудно, что ли, понять!
Не укладывались в моей голове Гришкины слова, но что-то в них было. Я по себе знал, если человек на особой заметке, с него двойной спрос. Надо было что-то предпринять, отвести удар от Воробьева и в то же время выгородить этого Боева. Тогда я и решился взять вину на себя. Встал, молча вышел из кубрика.
— Разрешите, товарищ лейтенант? — обратился я к дежурному офицеру.
— Да, юнга, в чем дело?
— Я это… сознаться пришел.
— В чем?
— В общем… Я водку хотел пронести.
— Почему не сознались сразу?
— Не знаю… Испугался…
— Трусость — порок, — сказал лейтенант. — Для моряка двойной порок.
Он стал говорить о дисциплине, об ответственности каждого за чистое имя корабля, дивизиона. Говорил долго. Потом отпустил меня. Пообещал обо всем доложить нашему непосредственному начальству. А чуть позже и вовсе глупость произошла. Следом за мной у дежурного офицера побывали все наши гребцы, кроме Боева, каждый взял проступок на себя. Вся эта история на следующий же день дошла до замполита. Крутов вызвал Воробьева и Боева. Больше он никого не вызывал. Боев во всем сознался, а о чем замполит разговаривал с Воробьевым, осталось в тайне. Прошло уже несколько дней. Может быть, замполит меня по этому поводу вызывает? Во всяком случае, для себя я ничего хорошего от вызова к начальству никогда не жду.
— Юнга Беляков по вашему приказанию прибыл, — доложил я замполиту.
Крутов за столом сидел, что-то писал.
— Садитесь, — кивнул он на диван. — Извините, я тут дописать должен.
Давно со мной так не разговаривали, это я отметил про себя. Начинали на «ты» и с папирос: «Вот закури».
У замполита лицо вытянуто вперед. Такое впечатление от крупного с горбинкой носа. Лицо в морщинках. Морщины глубокие, вроде складок. Скуластый. Кончил писать, вызвал рассыльного, отдал листок. Смотрит. В глазах что-то такое… Вроде смешинки застывшей. В то же время серьезно смотрит. Ресницы длинные. Белки глаз желтым налетом тронуты.
— Мне о вас рассказывал Николай Алексеевич…
Наш начальник политотдела капитан первого ранга Алешин, так я понял.
— Хотел поговорить с вами раньше, но… — Крутов задумался. — Во-первых, решили дать вам возможность присмотреться к товарищам. И чтобы моряки присмотрелись к вам… Приняли или не приняли в свою семью.
Так начал разговор замполит.
— Во-вторых…
Снова Крутов выдержал паузу.
— О втором позже поговорим. Довольны службой?
— Так точно, товарищ капитан-лейтенант, — я встал. — Доволен.
— Сидите, сидите… С Федосеевым переписываетесь?
— А вы его знаете?
— Знаю. Хороший матрос.
— Он студент.
— Мы вместе с ним шли по Дунаю.
Помолчали.
— С фронта вас отправили в начале сорок четвертого? — неожиданно спросил Крутов.
— Так точно.
— Вы не раз ходили в тыл врага, рассказывайте. Я хочу знать, за что вас наградили орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».
Сидел, не знал, что ответить.
— Это и есть то второе, о чем я хотел с вами поговорить, — дошли до меня слова Крутова. — Ваши награды пришли. Я вас поздравляю. Вам их вручат в торжественной обстановке по окончании учений.
Линия фронта в тот раз проходила по реке. Наша отдельная стояла чуть поодаль от передовой, ближе к штабу дивизии. То немцы стреляли, то наши. У фрицев высотка была. Небольшая, но ценная. С той высотки вся наша сторона, как на блюдечке. Так они пристрелялись, что по отдельным солдатам били из минометов. Вокруг той высотки болота. Такие, что и не пройти, и не проползти. И фрицы были уже не те, что в сорок первом. Бдительными стали, нервными. Просто так к ним не сунешься. Тогда меня и отправили на ту сторону. Сначала на соседний участок, у них было проще фронт перейти, потом на ту сторону. Явку дали, так это называлось. Фельдшера одного. Дядей Васей звать. Фамилию я потом забыл. Этот дядя Вася и должен был проходы показать.
Дал я километров десять крюка, пришел в Сысоево. Деревня, в которой дядя Вася жил. Деревня эта как раз за той высотой стояла. Километрах в трех от передовой. Прихожу я туда, ни домов, ни сараев. Спалили фашисты деревню. Ходил по землянкам, побирался, о дяде Васе узнавал. За его племянника себя выдавал. Но никто о дяде Васе не знал. Только не так это было на самом деле — знали фельдшера в деревне, это у нас неувязка вышла. Знали деревенские, что дядя Вася бобыль, нет у него родных, и племянника быть не могло, вот и молчали. Кто знает, что за племянника бог послал, худо б не было…