— На лидере, — объясняю я ему, — зениток почти что и нет. У нас получается целый сектор, который не простреливается, вот это и доказать хочу.
— В соколов наших ты не веришь… — задумчиво говорит он мне.
— Та вы шо! — от волнения перехожу на родной с детства говор. — Да шоб я кефира не видел! Но корабль должен уметь защититься, не полагаясь на других.
Вот тут он со мной согласен, ибо в уставе написано, что корабль — боевая единица в самом себе. А раз так, то я кругом прав, что мы сейчас и наблюдаем. Когда москвич своими глазами видит, что именно происходит, он темнеет лицом. Комфлота наш пытается меня даже арестовать, да не выходит у него, а вот у москвича все выходит, потому он уезжает, а мы без комфлота получаемся. Ну да это не моя проблема. Для меня главное — корабли вооружены будут и, если что, мы врага во всеоружии встретим. Чует мое сердце, враг будет…
Луна
Разумеется, я ему все рассказала. И о родителях, и о том, что фамилия другая, но он мне ответил, что все не важно, ведь важна только я. От его слов очень тепло на душе становится, просто невозможно рассказать как. Наверное, это и есть настоящая любовь, как в книгах.
Я теперь работаю в береговом госпитале, хотя тут больше скучно, но мой муж на корабле, встречаемся мы часто, так что жизнь у нас довольно спокойная. Только вот сны… С момента приезда в Севастополь мне снятся странные сны — о мальчиках и девочках где-то не в России. Они умеют колдовать, но на этом хорошие новости заканчиваются, потому что ими точно манипулируют, а у той девочки, с которой я ассоциируюсь во сне, рано гибнет мама, при этом никакого расследования не проводится. Буржуи есть буржуи, что и демонстрирует папа девочки, не найдя ничего лучшего, чем обвинить ребенка в смерти мамы. Тьфу!
Странные сны, но я о них пока никому не рассказываю, еще сумасшедшей сочтут. А вот обстановка вокруг едва заметно накаляется. Я просто чувствую, как на западе сгущаются тучи, и не понимаю беспечности нашего командования. Впрочем, это не мое дело. А вот что мое — это людей лечить, чем я и занимаюсь.
Любимый мой служит на своей «Москве», при этом довольно далеко заходит, что мне о многом говорит. Так вот, муж добивается зенитного прикрытия корабля, вместе с его кораблем прикрываются и другие, что очень хорошо — если что, больше шансов выжить, ибо кажется мне, что война не за горами. Хочется, конечно, верить вождям да сообщениям ТАСС, но пока не можется. После родителей не верю я уже, но свое неверие прячу, потому что лучше в госпитале, чем у стенки ждать расстрела. Говорят, перед расстрелом зеленкой лоб мажут, для лучшего прицеливания. Врут, поди…
Год проходит, а мне все грустнее становится, не могу объяснить почему. Любимый мой тоже довольно напряженный, да все больше немцев в воздухе «теряется». Причем он говорит — как-то слишком близко к базе они маршрут теряют, значит, это разведка. Но почему тогда никто не реагирует? Ведь должна же быть хоть какая-то реакция, а ее нет. И хорошо бы мы не видели, да только муж тоже замечает, и это пугает…
Гарри
Лейтенанта я получил после войны с финнами. Хоть и успел полетать совсем немного, но сбил кого-то важного, похоже. Летел транспортник в сопровождении «худых», я ему первой же очередью пилотов… сократил. Потом уже сопровождение на меня навалилось, вот тогда я новый самолет по достоинству оценил, хоть и экспериментальный он был. Однако позволил мне двоих приземлить и домой на остатках горючего уйти. После этого как раз и орден получил, и звание. С практики вернулся в училище, там все очень удивились.
Училище я с отличием заканчиваю. Поначалу речь идет о западной границе, но потом меня определяют в противовоздушную оборону столицы. Самолет, правда, со мной остается, как ни странно. Он один такой на весь полк, но я его люблю как родного. Разрешают даже семью перевести поближе к месту службы. Ну да орденоносцев немного совсем, вот и разрешают.
А еще мне снятся сны. О них я молчу, конечно, потому что в них я англичанин. Я мальчишка-сирота, которого подчеркнуто не любят родственники, избивая за малейшую, часто кажущуюся, провинность, но есть в его детстве что-то странное: он не озлобляется, а так просто не бывает. Не может такого получиться, чтобы ребенок, не испытывающий ни ласки, ни тепла, оставался доверчивым и открытым. Я видел беспризорников и могу очень хорошо о том судить. Значит, что-то в жизни мальчонки неправильно.
Ему одиннадцать, и тут ребенок узнает, что может колдовать, но при этом не удивляется великану, боится опекунов, даже не пытаясь им отомстить. Я бы посмеялся, честно, потому что такого быть не может. Окажись я на его месте, отомстил бы обязательно, хоть попытался бы, что возвращает нас к мысли, что понимаем мы далеко не все. Зато во сне я вижу девочку… Всей душой, всем сердцем чувствуя — она та, кого я ищу. Но сон есть сон…