Мы летим ночью, а я чувствую боль, просто разрывающую меня боль в душе, молясь только, чтобы она уцелела. Пусть без рук, без ног, но жила. Весь я в этой мольбе, потому полет проходит незаметно. Выпрыгнув из самолета, я несусь со всех ног к разъездной нашей машине, но встречает меня комиссар. Он долго смотрит в глаза, вздохнув, и я понимаю — нет на свете моей любимой. От этого я просто вою. Вою от боли, в меня вливают спирт, укладывают спать, а там она. Та, без которой я не умею жить.
Но мне нужно отомстить, мне очень нужно! И я вылетаю на охоту, ведь фрицы должны заплатить за все! Мне пытаются запретить, но куда там… Я лечу, поднимаясь над тучами, рассказывая нашим по радио все, что вижу. Вот такая разведка получается, вот только фрицев нет. Попрятались, что ли, гады? И вот тут я вижу эти пять самолетов — четверо явно защищают одного.
— Вот вы где, гады поганые! — ору я, не помня себя, срываясь затем в пике.
Тот, кого защищали, даже хрюкнуть не успел — очередь прошила его от винта до хвоста, и он ссыпался вниз, по дороге распадаясь на запчасти. И тут фрицы озверели, как накинулись на меня толпой, мешая друг другу. Я матерюсь и кручусь, потому что это мой последний бой. Мне жить без милой совершенно незачем, и я стреляю. В глазах темнеет от перегрузки, в меня попадает, но машина жива еще, дышит, поэтому я бью их, сколько могу бью.
Самолет уже горит, теряя высоту, и тут я замечаю внизу, прямо на летном поле какого-то фрицевского аэродрома, легковые машины и кого-то рядом с ними. Туда я и направляю свою горящую машину. Напоследок хотя бы еще кого-нибудь убью! Но я не сгораю в огне, а вдруг падаю на землю. Очень мягко падаю, так и не скажешь, что с высоты.
Приподнимаю голову и вижу — много народа вокруг. Матросы, которых можно угадать по бескозыркам, солдаты, девчата даже… Вон санинструктор, а вот… Обнимающаяся с удивительно похожими на нее людьми стоит моя любимая. Весь мир исчезает для меня, с ее именем на губах бросающегося к ней. Стоит нашим рукам и губам соприкоснуться, как все вокруг будто вспыхивает. Яркая, даже очень, вспышка, как от зенитного прожектора, ничуть не отвлекает нас друг от друга. Любимая… навсегда.
— Навсегда, милый, — слышу я ее ответ.
Луна
Дороги войны нелегки… Вот и меня переводят в санбат, обеспечивающий десант, потому что очень важна эта операция. А я только рада — буду к любимому поближе. Зато сны становятся все злее: фрицы в них говорят по-английски, но сути это не меняет. Сейчас-то англичане союзники… Сны показывают мне — сильно временные они союзники.
В санбате у нас воспитанница есть — солнышко и лапочка. Потерянная, ничего о себе не помнящая девонька, для которой мы все мамы и тетеньки. Ну и я быстро «мамой» становлюсь, потому что не любить ее невозможно. Хорошая она у нас и учится охотно, а слова «не хочу» у нее вообще нет в словаре.
Я встречаюсь с любимым буквально за день до начала операции. Мы стоим обнявшись, когда малышка вдруг прыгает на нас и падает замертво. Как-то почувствовавшая летящую смерть воспитанница наша закрывает меня собой. Аленушка падает мертвой, а в сторону, откуда пришла смерть, уже стреляют ребята.
— Спасибо тебе, маленькая, — всхлипываю я, гладя нашу Аленушку по волосам.
От произошедшего ребята будто звереют, да и я, будь такая возможность, отправилась бы мстить. Но моя работа в санбате, среди плачущих от этой потери девчонок. Ребенок же совсем… Какие фрицы гады! Их надо уничтожить, всех! И тех, кто здесь, и тех, кто во сне! Всех, до одного, чтобы не поганили они своим дыханием воздух и не убивали таких ангелочков.
— Товарищи! — начинает с нами разговор комиссар. — Мы идем в бой вместе с морской пехотой. Работать надо будет быстро, возможно и под обстрелом…
Конечно, под обстрелом, как же иначе, ведь это морской десант, и ребят надо будет вытаскивать, перевязывать, возможно, и оперировать. На самом деле, пускать санбат почти в первых рядах неправильно, но… Приказ есть приказ. Война вокруг, и от каждого из нас зависит, сколько их домой после Победы вернется. А она будет, я точно знаю!
— Предчувствие у меня, — рассказываю я любимому, вздыхая. Эту ночь нам позволили провести вдвоем. — Обними меня покрепче.
— Предчувствие — это серьезно, — кивает мне он. — Но мы справимся!
И с такой же уверенностью он уходит на передовой катер, а мы размещаемся в середине, чтобы получить шанс на прикрытие, но я знаю — шансов у нас нет. Предчувствие перерастает в уверенность, поэтому я с утра в приказном порядке, переорав командира, распределяю девчонок по кораблям. Хоть у кого-то будет шанс уцелеть, ведь уже проступает сквозь тьму ночи мертвенная серость нашего последнего утра. Подается команда, начинают работать корабли, будя мерзкую гадину своими «чемоданами», и волна десанта устремляется к морскому берегу, на котором совсем еще недавно любили отдыхать мирные советские люди. А теперь там враг.