Уже высаживаются первые порядки, когда загораются яркие прожектора, показывая — фрицы ждали нас именно тут. Начинают стрелять пулеметы и, кажется, даже пушки. Я совершенно не вижу ничего, чувствуя, что смерть все ближе. Злее огрызаются наши корабли, нарастает яростный крик морской пехоты на берегу, и в этот момент я вдруг падаю в зеленую траву. Приподнявшись, вижу наших и не только наших ребят. Стоят матросы, вон летчик за голову держится, вот санинструктор…
— Здравствуй, доченька, — слышу я безумно родной мамин голос и просто визжу от обуявших меня эмоций, ведь передо мной мама и папа.
Симус
Очередь хлестнула по ногам, опрокидывая меня в траву, близкий разрыв погасил на мгновение сознание. Товарищи, видимо, считают меня мертвым, поэтому с боем отходят в лес, а я понимаю: на этом все. Острая боль где-то в области живота да простреленные ноги говорят мне — все. Поэтому я лезу в карманы, доставая обе оставшиеся мне гранаты. Зубами выдергиваю чеку, опершись о дерево, и спокойно смотрю на медленно подходящих ко мне карателей.
Пистолет-пулемет лежит совсем недалеко, да только не судьба мне — патронов нет, в кармане еще обойма, но я просто не успею. Черные тени медленно надвигаются, как дементоры в том самом сне, а я только улыбаюсь. Сегодня за мной придет Смерть, но вот вас я с собой заберу. Всех вас, кто рискнет подойти к еще дышащему партизану. Страшно вам, гады?
Перед глазами проносится будто вся жизнь — мама, сестренка, батя, наш дом… Какими мы счастливыми были до войны, как испохабил нашу жизнь фашист поганый! Ну да ничего, я вашего брата много набил — и в эшелонах, и в лесу, и на мостах, сейчас еще хоть парочку с собой заберу, и можно считать — не зря жизнь прожил.
Придет время, я знаю, оно обязательно придет, то самое время, когда алый стяг взовьется над проклятой землей и грозное небо внезапно станет мирным. Народятся новые люди, над которыми никогда не завизжит раненым зверем сирена воздушной тревоги. Будут ходить по цветущим улицам те, кто никогда не узнает, как выглядит смерть в форме эсэс. Так будет, и чтобы приблизить это время, я сейчас готовлюсь убить еще нескольких тварей, незваными явившихся на нашу землю.
— Партизан, сдавайс! — на ломанном русском произносит кто-то, кого я уже не вижу.
— Приди и возьми, — звучат ему в ответ бессмертные слова.
Тени надвигаются еще ближе, а я улыбаюсь и разжимаю сведенные судорогой кулаки. Проклятым палачам остается всего три секунды жизни, и они понимают это, пытаясь убежать. Но уже слишком поздно. И когда становится жарко, а меня разрывает болью на тысячу маленьких кусочков, я улыбаюсь.
— Ой, ты кто? — на русском языке спрашивает меня девичий голос.
Открыв глаза, обнаруживаю себя лежащим на лесной поляне. Напротив я вижу просто красавицу, мне сейчас улыбающаяся, а чуть поодаль стоят мамочка и сестренка. Те, кого не чаял я уж увидеть, — они стоят и смотрят на меня очень ласково. Мама… Сестренка… Родные мои…
Гермиона
Чувствую я что-то нехорошее, вот всей душой чувствую. Любимый в Москву улетел, а я просто ощущаю — приходит наш последний час. Будто подтверждая это, снится мне сон о той девчонке, именно знакомый сон, где их всех сначала убивают, а потом уже инструктируют на лесной поляне. И чует мое сердце: не просто так я вижу эти сны. Возможно, дело в каком-то предвидении, или же я просто не хочу умирать, но ко снам отношусь более-менее серьезно.
— Товарищи! Становись! — нас выстраивают прямо на летном поле ранним утром, что очень необычно для ночников. — Нам предстоит…
Вот оно что! У нас впереди задача «любой ценой». Значит, очень важна цель и нет никакой другой возможности ее «взять». Комиссар почти кричит, вдохновляя нас. Он говорит очень важные вещи, но от них становится просто страшно. Цель, получается, пытались разбомбить множество раз, но лишь теряли машины и пилотов, вот, получается, и наш черед пришел. Сегодня многие останутся навеки в небе.
Вплоть до вылета мы с Аленушкой сидим вместе. Малышка совсем, которой я дала свою фамилию и о которой уже позаботилась. Если нас не станет — ее заберут друзья. Друзья нашей семьи обязательно примут маленькую, а мы… На все война.