Нет, нет, он никогда не должен был заметить меня.
Я моргнула.
— Я не знала, что ты меня видел. Мне очень жаль.
— Ты сожалеешь? Иисус. — Он запустил пальцы в волосы, и без того взъерошенные, как будто провел по ним рукой еще до того, как попал сюда. Я помнила ощущение этих волос, их текстуру, как будто это было воспоминание, отпечатавшееся на моей коже. — Ты сожалеешь, — повторил он, когда я прикусила губу.
— Ты думал, что я была не более чем видением, — сказала я, боль от этого, нелепая и иррациональная снова нашла меня. Но, может быть, ему было бы легче уйти сейчас. И это было хорошо. Так и должно было быть.
— И все же я тосковал по тебе. Я должен был догадаться. — На мгновение он посмотрел мне за спину. — Просто все было так… И мне трудно доверять себе…
— Я знаю. Понимаю.
Что-то появилось в выражении его лица. Что-то, что я не могла прочесть, что-то сильное.
— Ты не думаешь, что это судьба? Что мы встретились друг с другом? А потом, что мы были на одной и той же чертовой вечеринке? Как это может быть не судьбой? Однажды мы нашли друг друга на том огромном пространстве леса — два человека, тянущиеся друг к другу в темноте. Возьми меня за руку, Лили. Держись за меня. Пожалуйста. — Он протянул ко мне руку, умоляя меня взглядом. Я втянула в себя воздух и подняла руку. Так же, как я знала мягкую текстуру его волос, мне хотелось снова запустить в них пальцы, я знала и его сильные, изящные руки. Они коснулись моего тела и моей души. Мне снова захотелось его прикосновений.
Только одно прикосновение, Лили. Почувствуй его любовь еще раз.
Наши кончики пальцев соприкоснулись.
Позади Райана я увидела, как мимо прошла женщина со значком океанариума, взглянула на нас и поспешила прочь. Это был мой ответ. Там была моя судьба. Не Райан. Никогда он…
— Я должна идти, — выдохнула я и опустила руку. — Нет, Райан, я должна идти. Мы никогда не сможем быть вместе. Никогда. Не связывайся со мной больше. Мне нужно идти. — Райан секунду смотрел на меня, а затем опустил руку и отступил в сторону.
— Тогда иди.
Я обошла его и поспешила к выходу, сопротивляясь желанию разразиться рыданиями.
— Привет, девочка, — сказала Ньяла, распахнув дверь и тут же отвернувшись. — Закрой ее за собой. Я пишу. — Я закрыла дверь и направилась к ее кабинету, отчаяние от моей стычки с Райаном заставляло меня чувствовать себя медленной, вялой, с разбитым сердцем.
Я покинула океанариум, нуждаясь в друге, нуждаясь в Ньяле. Я звонила ей, но она не ответила. Я знала, что это не означало, что ее не было дома, и она не была доступна, — она редко отвечала на звонки, — поэтому я надеялась на лучшее и поехала на автобусе в ее дуплекс в Мишене.
— Прости, Ньяла. Не хотела тебе мешать. — Най была дома уже пару месяцев, но я навещала ее здесь только один раз за это время. Она сама ложилась в больницу, когда чувствовала, что распадается на части. За тот год, что я лечилась, она была там несколько раз, и мы быстро подружились, несмотря на то, что у нас не так уж много общего — по крайней мере, на первый взгляд. Ей было за пятьдесят, волосы она заплетала в длинные дреды, ниспадавшие на спину, и обычно одевалась в яркие платья с африканским принтом. Она была теплой и чудесной, и я думала о ней как о матери, хотя и непредсказуемой и склонной к полетам фантазии. По крайней мере, я так это сформулировала. Уверена, что врачи описали бы это по-другому.
— Нет, нет, я могу пока отложить писанину. Я легко могу разговаривать, пока леплю. Позволь мне просто закрыть этот файл. — Ньяла была в одном из своих маниакально-творческих настроений. Это было либо создать, либо умереть, или, по крайней мере, так она это описывала. Иногда она не ложилась спать по три-четыре дня подряд, переключаясь между писательством, ваянием и рисованием. А потом она отсыпалась целую неделю. Однако она никогда не возражала против того, чтобы я навещала ее, когда она была в таком настроении. На самом деле, чем больше вещей она делала одновременно, тем лучше, или так казалось, даже когда она находилась в больнице и выбор художественных принадлежностей был ограничен. Она нажала несколько клавиш на своем компьютере, а затем встала, жестом пригласив меня следовать за ней. Она открыла дверь в комнату в задней части своей квартиры, ту, что выходила окнами в сад и имела окна на трех стенах, пропускающие много естественного света. У нее было установлено несколько мольбертов и стол, на котором, казалось, она создавала женский бюст. Она села перед глиной и начала обрабатывать ее руками.
— Садись, — она указала на ягодно-розовый, мягкий антикварный диван у стены напротив нее. Я села, откинувшись на спинку и громко вздохнув.