- Больше десяти лет, ваша светлость.
- Можешь не называть меня так, к чему церемонии. Ты задаешь мне вопросы, которые ни один слуга не позволит себе задавать хозяину, - так что давай говорить на равных. Почему я, по-твоему, должен ее отпустить? Почему вдруг ты так сочувствуешь ближнему? Или ближней?
- Мне ее жалко, - упрямо твердил Трактирщик. - Что бы вы ни вытворяли, она продолжает бороться. Что-то во мне противится тому, чтобы она потерпела поражение.
- Ты мечтатель, Трак, я никогда не замечал этого за тобой, пробормотал Блэкторн. - Откровенно говоря, я чувствую точно то же самое. Хотя это весьма непоследовательно, правда?
Трактирщик кивнул.
- Но я беспокоюсь не только о ней. Я беспокоюсь о вас.
Николас широко раскрыл глаза от удивления.
- Мне становится все интереснее, Трак. Ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было, включая моих покойных родителей. Что заставляет тебя обо мне беспокоиться?
- Она вас погубит.
- Не дури! Такая малютка? Одной крохотной француженке меня не одолеть. Я сам пятнадцать лет прилагал столько стараний и ничего не добился, - он холодно улыбнулся. - Так почему же я должен опасаться того, что Жизлен де Лориньи сумеет справиться с тем, что не удалось ни мне самому, ни всем прочим?
- Она делает вас слабым, - ответил Трактирщик. - Я наблюдал, как вы смотрите на нее, когда в комнате темно, а она чем-то занята. Вы становитесь похожи на лунатика, и это правда, с которой не поспоришь.
Николас захохотал.
- Так ты считаешь меня влюбленным идиотом, Трак? Забудь о помешанных Блэкторнах. По-моему, это мне следует беспокоиться о твоем здоровье.
- Нет, такого я бы не сказал. Но вы... не похожи на себя. Вы даже до сих пор не переспали с ней, разве я не прав?
- Что за наглость, Трак, - мягко сказал Николас, - тебе что за дело? А если она мне просто не нравится?
- Было время, когда вы не пропускали ни одной юбки, - не растерялся Трактирщик. - Вы хотите ее, она уже почти целую неделю в вашем распоряжении, и еще ни разу не уложили ее на спину. Вы потащили ее на континент, оставили одну в каюте, и еще спрашиваете, почему я беспокоюсь.
- У нее морская болезнь, Трак. Позволь мне проявить великодушие. Если это тебя успокоит, я изнасилую ее, как только мы окажемся на сушу. А ты будешь смотреть, если захочешь.
- Я уже насмотрелся. Но почему-то мне кажется, что с ней вам не понадобятся зрители. Николас начинал терять терпение.
- Ты, может, сам размечтался о ней, а, дружище? В конце концов она всего-навсего кухарка. Чем не пара слуге? Может, тебе вдруг захочется осесть, обзавестись дюжиной наследников, и стать, например, дворецким?
Трактирщик отрицательно покачал головой, не желая попадаться на крючок.
- Она не для таких, как я. Я умею отличить госпожу от служанки, неважно, англичанка она или француженка, и она не обычная кухарка. Меня не проведешь.
- По-моему, ты решил довести до меня свои соображения, независимо от того, интересны они мне или нет, - сказал Николас, устало вздыхая.
- Верно. Она подходит вам. Она знает это и сопротивляется, как бешеная. Вы тоже это знаете, и если вы еще хоть что-то соображаете, то вышвырнете ее за борт. Она погубит вас, Блэкторн. Она погубит вас, а заодно и меня, если вы от нее не избавитесь.
- Не выдумывай, ради Бога! Ну неужели такое под силу маленькой француженке?
- Вы влюбились в нее, - Трактирщик произнес это спокойно, почти без выражения. - Она почувствует это, воспользуется, а потом бросит вас. Они все так поступают, сами знаете. И в следующий раз на дуэли вы будете рассеянны. Или может, когда будете ехать верхом. Вы зайдете слишком далеко, и вам придет конец.
- Трак, - терпеливо сказал Николас, - я и так уже давно рассеян на дуэлях и когда езжу верхом. Я гоняюсь за смертью больше десяти лет. Если связь с Жизлен де Лориньи приблизит мой конец, я буду только рад. Выпей, дружище, тебе это необходимо.
- Нет, спасибо, - с достоинством ответил Трактирщик, поднимаясь, - а вы подумайте о том, что я вам сказал. Если уж вам приспичило с ней переспать, то безопасней всего будет бросить ее в Голландии.
- Милый мой Трак, - возразил Николас, - ну когда я заботился о своей безопасности?
Трактирщик оставил его, продолжая недовольно бормотать что-то себе под нос. Николас, удивленно приподняв бровь, смотрел, как он уходит. Черт бы его побрал, но в том, что он говорил, была доля истины. Он позволил Жизлен проникнуть к нему в душу, чего не позволял ни одной женщине на протяжении всей своей одинокой жизни. Кроме разве что одной невинной французской девочки, с которой был знаком целую вечность назад.
Он мог овладеть ею много раз. Когда привязал к кровати в Энсли-Холле, или в любой из гос-тиниц, где они останавливались. На узкой постели в охотничьем доме. И каждый раз что-то мешало ему. Он называл это ощущение по-разному, то ленью, то сочувствием, то уверял себя, что хочет продлить ее мучения. Только недостаток желания никогда не был причиной. Он пытался удовлетворить это желание с девушкой в гостинице, но их совместные усилия лишь раззадорили его аппетит.
Трактирщик был прав, прав, черт возьми! Он стал излишне сентиментален. Но, если бы все, что он чувствовал, сводилось лишь к вожделению, он бы давным-давно что-то предпринял. Не стал бы прислушиваться к своей совести. И, конечно, не пошел бы к другой женщине.
Его совсем не тревожила мысль об опасности, что исходила от нее. Но вот сознание собственной слабости было для него непереносимо.
Он должен перестать чувствовать себя уязвимым. В его жизни нет места доброте и теплу.
Всему виной Шотландия. Он знал, что нечестивые, вроде него, не могут обрести покой, а пробуждение весны в деревне вселило в него надежду. Для него не существует ни красоты, ни нежности, и те, кто сулят это ему - лжецы.
Шотландия - земля с каменистой почвой, суровым климатом и вечным одиночеством оказалась обманом. И Жизлен с ее раненым взором и ожесточившейся душой - тоже обман.
Ему нельзя проявлять слабость. Он не может, не должен этого себе позволять. Он давно привык рассчитывать только на себя, и Жизлен, судя по всему, усвоила тот же суровый урок. Она не ждет от него снисхождения. Он снова ощутил, как вокруг него сгущается сумрак. Безумные Блэкторны. Он не станет разрушать легенду.
Встав, он поставил на стол бутылку и пошёл к ней в каюту.
Жизлен, конечно, пока еще наверняка того же восхитительного зеленоватого оттенка, но она обычно быстро приходит в себя. Несмотря на изрядное количество выпитого бренди, он уверенно ступал по ходившей ходуном палубе. Не постучав, он распахнул дверь.
Ей без сомнения было очень худо. Он убрал таз, и, вернувшись, встал над ней, наблюдая. Бледное лицо покрыли капли пота, под закрытыми глазами проступили багровые синяки.
Она заговорила по-французски как раз перед тем, как он внес ее в каюту. С тех пор, как они были вместе, он избегал говорить с ней на этом языке, избегал намеренно. Французский напоминал ему о прошлом. Английский Жизлен был правильным, но с легким простонародным акцентом, который мог обмануть лишь не слишком внимательного собеседника.
Но французский ее был восхитителен - неподражаемый язык аристократов. Он напоминал ему об ушедших днях, о навеки утраченной юности, о жизни, уничтоженной сословным высокомерием знати и ненавистью простого люда.
Он откинул с ее лица густые каштановые волосы, но она не шелохнулась, измученная недомоганием. Наклонившись, он принялся нашептывать ей на ухо ласковые слова, слова любви, на беглом, мелодичном французском. Видимо, в полудреме она что-то расслышала, потому что уголки ее губ тронула едва заметная улыбка, и он содрогнулся от желания овладеть ею сейчас же.
Отшатнувшись от нее, пока его не охватило безумие, он ушел и лишь поздно ночью, допивая бренди, на этот раз в компании Трактирщика, он вспомнил, что именно сказал ей, сам того не сознавая.
Он сказал ей, что она красавица, его драгоценное дитя, ангел, спустившийся к нему с небес во мраке ночи. Он сказал ей, что она - его душа, его жизнь, его спасение.