Дело осложнялось еще и тем, что г-н де Бокенкур, всегда свободно обращавшийся с деньгами своей невестки, с некоторого времени производил большие траты на женщин. Из доходов г-жи де Бокенкур он накопил кругленькую сумму и хранил ее неприкосновенной на будущее время. Вообще же он жил на деньги г-жи де Бокенкур, которыми распоряжался как своими собственными. Червонцы папаши Дюруссо оплачивали любовные фантазии г-на де Бокенкура, которые ложились пятном на репутацию бедной г-жи де Бокенкур. Только что он переключил свое внимание с оперной дивы м-ль Вольнэ на девицу Франсуазу де Клере. Его намерениям весьма способствовали россказни Дюмона. Художник имел привычку разговаривать во время работы. Создавая портрет м-ль Вольнэ, он пускал в ход свои лучшие истории. Г-н де Бокенкур, присутствуя на сеансах, подстрекал рвение болтуна, и они старались превзойти один другого. Девица Вольнэ могла составить себе с их слов довольно нелицеприятное мнение о людях из общества. Имя девицы де Клере повторялось несколько раз. Дюмон, говоря о ней, отводил душу, с раздражением вспоминая, как она вежливо отклонила некоторые попытки его ухаживать за ней. Именно он подал г-ну де Бокенкуру мысль попробовать поухаживать за гордой бесприданницей. Г-н де Бокенкур вначале проявил в своих попытках некоторую умеренность, удовольствовавшись несколькими намеками и двусмысленностями, но, видя, что девица де Клере на них не отвечает, он решил изъясниться напрямик. Тогда он и прибег к помощи анонимной записки. Заметив искреннее возмущение молодой девушки, он испугался. Его оплошность грозила поссорить его с г-жой Бриньян и вызвать недовольство г-жи де Бокенкур. Он не скрывал от нее своих обычных похождений и свободно говорил о них с ней, так как в его план поведения по отношению к невестке входило обращаться с ней как с товарищем, которому рассказывают все свои веселые похождения. Но сейчас г-н де Бокенкур опасался, что последняя проделка не придется по вкусу г-же де Бокенкур, которая принимала живое участие в судьбе Франсуазы де Клере, беря ее всегда под свою защиту.
Г-н де Бокенкур решил ей повиниться во всем и просить ее выступить посредницей, изобразив все как неудачную шутку, и предложить с его стороны самые искренние извинения.
На следующий день, возвращаясь из Лувесьена, г-жа де Бокенкур велела карете остановиться на улице Вильжюст и зашла к Франсуазе де Клере. Олимпия Жандрон открыла ей дверь. Ее серый шиньон украшали каменные плоды г-на де Серпиньи.
В разговоре выяснилось, что Франсуаза приняла решение никогда более не появляться у Бокенкуров. Г-жа Бриньян удивилась такому решению. Разве не знал весь свет толстого Бокенкура с его манией приставать к каждой женщине? Его знаки внимания она испытала даже на себе. И г-жа Бриньян громко рассмеялась, вспоминая попытки толстяка. Они в самом деле не имели значения и не стоило на них сердиться.
Г-жа де Бокенкур поддержала доводы г-жи Бриньян. Ее деверь сожалел о своем легкомысленном поступке. Г-жа де Бокенкур имела такой несчастный и умоляющий вид, что Франсуаза не могла не уступить. Г-жа де Бокенкур с чувством обняла ее и подарила ей большой букет роз из своих лувесьенских парников. Они нежно распрощались.
Г-жа Бриньян пошла проводить гостью. Спускаясь по лестнице, г-жа де Бокенкур сказала:
— Дорогая моя, следовало бы выдать вашу племянницу замуж, — и добавила, понизив голос: — Фульгенций и я, мы охотно бы помогли.
Г-жа Бриньян ответила рассеянным жестом. Ей нужно было навестить гадалку. Она уже видела себя сидящей за столом, где г-жа Коринфская раскладывала карты и рассказывала о красивом брюнете, который постоянно появлялся в ее гадании. Задержавшись с минуту на тротуаре и глядя на удаляющуюся карету г-жи де Бокенкур, она позвала проезжавшего извозчика и назвала адрес г-жи Коринфской.
Глава пятая
Г-жа Бриньян была согласна с мнением г-жи де Бокенкур, что ее племяннице следовало выйти замуж. В глубине души она, пожалуй, немного даже удивлялась, что такого события еще не произошло. Хотя г-жа Бриньян и сознавала, что девушке без средств нелегко найти мужа, она считала, что брак есть рассудительный союз, преднамеренный и добровольный, подчиняющийся известным законам и обычаям, причем каждая сторона приносит другой определенные выгоды. Это скорее социальный и светский договор, чем сердечное и телесное соглашение. В нем заключено нечто нормальное, серьезное и логичное, связанное с учетом семейного, общественного и денежного положения. Поэтому замужество — привилегия особ, обладающих приданым и родней. Другие же не могут на него притязать. Им остается лишь одна возможность, один выход: найти себе «жениха» — человека, который берет себе девушку в жены не ради приданого, но ради обладания ею, не ради ее положения, но ради нее самой. Г-жа Бриньян выражала свое мнение лаконично: «Замуж нужно идти одетой, а за жениха можно идти голой».
Итак, г-жа Бриньян желала своей невесте найти жениха. Чтобы выйти за него, не требуется ничего, кроме самой себя, тогда как для того, чтобы выйти замуж, нуждаешься в других. Г-жа Бриньян признавала себя неспособной выдать племянницу замуж, считая также, что Франсуаза де Клере не делает ничего, чтобы найти жениха. Располагая достаточными средствами соблазна, она плохо ими пользуется и не умеет выставлять свои прелести с выгодной стороны. Г-жа Бриньян достаточно изучила мужчин, чтобы знать, какое значение придают они красивой внешности. Для того чтобы довести их до самых безумных мыслей, даже до мысли о браке, довольно бывает внушить им, что ты необходима, если не для их счастья, то по крайней мере для их удовольствия. Тогда они соглашаются на все.
Г-жа Бриньян проводила целые дни вне дома и иногда даже не приходила к обеду. Франсуаза видела ее часто лишь на другой день, когда заходила, чтобы пожелать ей в постели доброго утра, так как г-жа Бриньян вставала поздно. Просыпаясь среди раскиданных простыней, с задранной рубашкой, иногда полуголая, она смеялась, когда ее заставали в таком виде. Вся растрепанная, она смотрела своими ласковыми, светлыми глазами на уже одетую Франсуазу и находила ее очень красивой в поясе, застегнутом пряжкой, изображавшей большой серебряный цветок. В такие минуты она жалела, что Франсуазе совсем не известны удовольствия любви. Г-жа Бриньян охотно бы посвятила ее в те радости, какие испытываешь, когда тебя любят, но Франсуаза всегда уклонялась от подобной темы и уходила на небольшую прогулку до завтрака.
Франсуаза де Клере очень любила гулять, особенно по утрам. Она познакомилась таким образом с предполуденными ликами Парижа. Воздух словно отдохнул за ночь и повеселел от сна. На лицах прохожих меньше усталости, меньше забот. День, так сказать, еще начинается, готовясь постепенно перейти к вечерней лихорадке. Насыщенным и полным часам, желтому и болотному свету фонарей Франсуаза предпочитала утреннюю прохладу. Чаще всего она спускалась по склону улицы Вильжюст и выходила на аллеи Булонского леса. Лужайка, букеты деревьев, посыпанный песком тротуар необыкновенно нравились ей. Иногда она встречала знакомых, г-на Барагона, который вечно завязывал на скамье болтающийся шнурок своего башмака, или художника Дюмона, идущего в свою мастерскую. Оба жили в квартале Этуаль. Обыкновенно г-н Барагон, занятый обдумыванием какого-нибудь этюда, не замечал ее, но Дюмон насмешливо с ней раскланивался. Куда шла она так, совсем одна? И художник, согласно своему обыкновению, придумывал невыгодные для нее обстоятельства, которые затем разглашал всюду, как если бы они существовали на самом деле. Франсуаза, встречая его, даже не думала, что выдумки художника о ней могут иметь какое-нибудь значение. Она не знала, что именно из таких пустых, повторяемых слов создается репутация и что ее репутация отчасти зависела от выдумок безразличного ей человека, который ничего не знал о ее мыслях, ее жизни, низкая болтовня которого тем не менее позволяла другим утверждать, что они кое-что о ней знают.
Франсуаза продолжала подниматься по аллее. С противоположной стороны ей встретился г-н Потроне на своей огромной лошади. Она внутренне улыбнулась несколько комичной посадке милейшего Потроне и продолжала свой путь, ступая по каменному краю тротуара.
Два дня спустя после посещения г-жи де Бокенкур Франсуаза точно так же, часов около одиннадцати, шла по бордюру тротуара, когда услышала стук копыт, сразу замерший подле нее. Тонкий язычок хлыста нежно коснулся ее затылка. Она резко повернулась.