На маленькой станции Кюрсэ они сошли. Выходя из вокзала, Франсуаза узнала ожидавший их экипаж — тот самый, которым правил ле Ардуа в день их встречи в Булонском лесу. Она узнала отсвечивающий кузов, высокие красные колеса, сильных лошадей.
— Хотите сесть рядом со мной, Франсуаза?
Она легко вскочила на сиденье. Ле Ардуа подобрал вожжи и тронул лошадей хлыстом. Гривы затряслись, круглые крупы выгнулись. Резкий порыв теплого воздуха ударил Франсуазе в лицо. Филипп смотрел на нее со страстью. Она вздохнула, почувствовала в себе нечто сильное и сладостное и отдалась скорости. По выезде из городка Кюрсэ дорога углублялась в сельскую местность, окаймленную двумя рядами красивых деревьев. Направо и налево расстилались поля. Впереди темная линия обозначала опушку кюрсэйского леса, в который вклиниваются земли Гранмона. Стоял конец жаркого и ясного дня. Подковы лошадей стучали по пыльной дороге. Въехав в лес, их удары об отвердевшую землю стали звонкими. На перекрестке экипаж круто повернул. Концом хлыста Филипп указал на длинную ограду, над которой возвышались густые купы деревьев, а за ней открывался вид на стоящий в конце длинной аллеи замок, построенный архитектором Персье для барона ле Ардуа между 1809 и 1812 годами. Старый министр предпринял постройку в ожидании посещения императора, которое, впрочем, никогда не последовало. Он приказал, чтобы здание отвечало своему высокому предназначению. На фронтоне и на капителях пилястр простирал крылья геральдический орел. Он повторялся и внутри на бронзе мебели, на шелковой обивке стен, на фарфоре посуды и на столовом серебре. Все в Гранмоне осталось в первоначальном состоянии, и бюст старого ле Ардуа в глубине широкого вестибюля, казалось, все еще ожидал прибытия своего августейшего повелителя.
— Хотите подняться в вашу комнату, Франсуаза, или вы предпочитаете сейчас же сесть обедать?
Она бросила свою легкую шляпу на маленький мраморный столик. Его ножка изображала чешуйчатый пальмовый ствол, росший из спины трехглавого сфинкса; шесть его вытянутых лап с когтями твердо стояли на черно-белых квадратиках паркета. Столовая, куда они вошли, казалась огромной. Над помпейским пурпуром стен развертывался двойной фриз военных колесниц и флейтистов. Первый возглавлялся Победой, второй — Амуром. Победа протягивала венки, между тем как Амур сам был увенчан. Стоявший посередине массивный стол красного дерева, сервированный тяжелым серебром приборов, украшали белые тарелки, дно которых золотила буква N. В прохладной комнате отчетливо раздавались все звуки. Жужжала пчела, словно вылетевшая из императорских ульев, вытканных на камчатном столовом белье. Хотя еще не потемнело, салон, в который они отправились после обеда, уже освещали люстры и стенные канделябры. Франсуаза тотчас же направилась к большим стеклянным дверям, выходившим в сады Гранмона, расстилавшие у подножия террасы свои цветники и лужайки.
— О, Филипп, какой прекрасный сад!
Они вышли, вдохнув голубоватый воздух, напоенный ароматом. Гравий террасы скрипел под их ногами. Они спустились по лестнице. Ле Ардуа захотел принести Франсуазе шляпу и пальто. Она ждала его около высокой лепной вазы. Маленькая летучая мышь носилась вокруг, подвижная и бесформенная. Они шли молча. Аллеи привели их к круглому бассейну, мягко блестевшему. Они остановились у его края. Франсуаза слегка ударила ногой по камню облицовки. Слабый звук нарушил тишину. Она посмотрела на замок. Отсюда он казался величественным и сумрачным; некоторые из его высоких окон освещались. Франсуаза молчала. Филипп взял ее за руку.
— Вам, вероятно, очень противен мой бедный Гранмон, Франсуаза?
Она слабо улыбнулась:
— Нет, Филипп, нет, но я не чувствую себя в нем свободно. Мне больше нравится сад, цветы и особенно рощи, мимо которых мы проехали и которые, вероятно, очень красивы в такой час. Они принадлежат вам, Филипп?
— Нет, Гранмон состоит лишь из садов и парка. Лес государственный, иначе говоря, он доступен всем. — Потом он прибавил: — Вы не любите того, что принадлежит мне?
Она наклонилась, сорвала розу и заткнула ее за пояс. Пурпурный и серебряный цветки перемешали свои лепестки.
— Простите меня, Филипп. — Она поколебалась минуту. Долгие сумерки сгущались. Она продолжала: — Да, я не люблю всего, что напоминает мне о вашем богатстве. Мне кажется, Филипп, что я теперь лучше понимаю почему. — Она взяла его за руку. — Да, Филипп, мне кажется, что я люблю вас; я думаю даже, что я люблю вас давно. Поэтому мне ненавистно все, что удаляло меня от вас, все, что разлучало меня с вами, все, что ограждало меня от вас. И моя ненависть проистекала, может быть, от сожаления. Ах, как я страдала, Филипп! Я с горестью прогоняла мысль о любви к вам. Вас ли самого любила я? Не закрадывалось ли без моего ведома в мою любовь нечто недостойное ее? Корысть такими тайными путями проскальзывает в наше сердце! Она так хитро проникает в него. Ах, Филипп, как я страдала от своих сомнений! — Она остановилась, опустила голову и произнесла совсем тихо: — Но теперь, мне кажется, я уверена в себе.
— Я тоже был неправ, Франсуаза. Я дал своей любви название, которое ей не подобает. Я назвал ее лишь желанием. Я люблю вас, Франсуаза. — Он продолжал: — Забудем о том, чем мы были, и будем помнить лишь о том, что мы есть. Вы больше не девица де Клере, и я уже не г-н ле Ардуа. Вы даже больше не Франсуаза, и я не Филипп. Мы любим друг друга. Мы ничем больше не обладаем, кроме нас самих, и единственно лишь этого мы хотим друг от друга. — Он обвил рукой ее стан, задев розу у пояса Франсуазы, которая сразу же осыпалась, и остался только распустившийся серебряный цветок.
Уже почти совсем опустилась ночь. Воздух наполнился благоуханием. Вода бассейна заблестела. В глубине сада над деревьями взошла луна, полная, круглая и плавная, светившая слегка тусклым и молочным светом. Они шли тихо. Запах листьев и древесной коры чуть-чуть оживлял ее. Они гуляли долго и дошли до решетчатых ворот в каменной ограде. Ворота выходили на лесную дорогу. Они пошли по ней между двумя коврами невысокой травы; дорога стала совсем белой в свете луны, теперь чистой и яркой, поднимавшейся в ночной тишине. Тишина наполняла все пространство.
Они сели на траву и долго оставались в таком положении, неподвижные и безмолвные. Шум шагов заставил их встрепенуться. По дороге шел рабочий в полотняной блузе, с узлом на палке, перекинутой через плечо. Он далеко обошел сидящую парочку. Лицо его дышало солнцем и здоровьем. Пройдя мимо, он оглянулся, затем скрылся из виду. Снова воцарилось молчание. Филипп и Франсуаза улыбнулись, потом лица их стали серьезными. Любовь трепетала в их сердцах. Трава под ними мягкая, и мгновение прекрасно. Чего же им еще желать, кроме самих себя?
Они обнялись тихо, не размыкая соединившихся губ. Рука Филиппа коснулась серебряного цветка на поясе Франсуазы. Он разъединил застегнутые лепестки на концах эластичной ленты, и они, ударившись друг о друга, издали легкий серебристый звук. Полуночная луна достигла вышины пустого неба, и когда она осветила их лица, то на них застыло выражение безмятежности и счастья.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
[1] Дурно пахнущее письмо — в переносном смысле.
[2] Фрикасе — нарезанные мелкими кусочками жареное или вареное мясо с приправой.
[3] Столовое убранство. (Примеч. пер.)
[4] Скульптурное изображение стоящих женских фигур.