Вдоль железнодорожной линии десятка два индейцев обоего пола стояли или сидели на корточках, продавая луки, стрелы и маленьких глиняных черепах, причудливо выкрашенных черным с красным в клетку. Франсуаза вышла из вагона, чтобы рассмотреть их. Стояла пыльная жара. Локомотив раскалился от обжигающего солнца. Франсуаза почему-то позавидовала жалким и грязным индейцам, которые приходили сюда каждый день продавать свои луки, стрелы и раскрашенных черепах, а потом возвращались в свой уединенный лагерь на берегу желтоватой реки, чтобы жить там и умереть.
Франсуаза открыла свои сомкнутые глаза. Она находилась в старой гостиной Ла Фрэ. Солнце проникало сквозь ставни. Стояла полная тишина. Она услышала у себя над головой шаги г-жи де Клере, ходившей по своей комнате, которые напомнили ей, что завтра предстоит отъезд. Г-жа Бриньян должна вернуться из Палеструа, чтобы забрать их с собой в Париж, где их ожидал г-н де Курсвиль, вынужденный предложить приют своей дочери и внучке. Если его скупость заставляла его хмуриться, то эгоизм его находил некоторое удовлетворение в том, что они будут жить возле него в полной от него зависимости. Теперь ему требовались внимание и забота, чтобы ухаживать за его старостью и выносить его причуды. Г-н де Курсвиль занимал на улице Вернейль уголок старого особняка в глубине сырого двора. Гостиная с ее резьбой белого дерева и высокими окнами имела представительный вид, но остальная часть квартиры выглядела жалкой. Маркиз спал на деревянной койке. Он снял две комнаты для г-жи де Клере и ее дочери, куда они и переехали. Но г-жа де Клере прожила на новом месте только три месяца и умерла. В пятьдесят лет она выглядела семидесятилетней. Г-н де Курсвиль устроил ей прекрасные похороны. Он шел за катафалком пешком, с непокрытой головой.
Франсуаза горько плакала, искренне горюя о смерти матери. Она знала ее доброй и кроткой женщиной, немного ограниченной, стойко выносившей непоследовательный эгоизм мужа, который по-своему тоже любил ее и делился с ней всеми своими заботами и планами, пугавшими ее. Она вечно жила в страхе и чувствовала себя несчастной. Г-н де Клере, поверяя ей свои невзгоды и тревоги, поступал так из потребности в жалобах и излияниях. И хотя она не могла сколько-нибудь ободрить его или дать какой-либо совет, но г-н де Клере, облегчив, если можно так выразиться, душу, вновь обретал уверенность и довольство собой. Перед дочерью отец обычно представал именно таким — твердым и удовлетворенным своим положением. О настоящем, реальном их существовании ей рассказывала мать, не утаивая от нее ни одной из мелочей, касающихся тягот их будничной жизни. Отец же делился с ней свои мечтами и рассказывал всякого рода истории, часто относящиеся к его молодости. Так Франсуаза узнала о генерале ле Ардуа, о сыне его Филиппе, о Роспильери.
После смерти матери пришлось продать Ла Фрэ. Г-н де Клере, несмотря ни на что, сохранял свое родовое поместье, которое превратилось в развалину и к которому Франсуаза под конец необыкновенно привязалась. Ла Фрэ служило ей своего рода опорной точкой, которой теперь она лишилась. На продаже настоял г-н де Палеструа. Ла Фрэ не вернуло ему тех пятидесяти тысяч франков, которые он некогда одолжил г-ну де Клере. Расписку на них он тщательно берег у себя. Ни барон ле Ардуа, ни Роспильери не предъявляли своих расписок. Таким образом, г-н де Палеструа единолично получил Ла Фрэ и заодно клад шуанов, который не давал ему покоя, поддерживая в нем смутную надежду, что он его еще найдет. Г-жу Бриньян возмутил поступок Палеструа. Она принесла за него свои извинения Франсуазе, когда в очередной раз навестила молодую девушку, которая не могла выйти из дома, ухаживая за больным дедушкой Курсвилем, таявшим на глазах.
По мере того как слабело его тело, его дух возносился все выше. В нем вдруг проснулось вновь прежнее честолюбие, и он попросил однажды привезти к нему повидаться Филиппа ле Ардуа. Маркиз просиял, когда Филипп вошел к нему в комнату. Он вспомнил, как много лет назад он пришел к своему старому другу генералу ле Ардуа, умершему пять лет тому назад. Для важности момента надев фрак, увешанный папскими орденами, он просил генерала принять участие в перевороте, долженствующем вернуть трон его предков монсеньору графу де Шамбору, двенадцать лет тому назад похороненному в Горице, в Австрии. Как быстро летит время! Де Курсвиль вздохнул и закрыл глаза.
Филипп ле Ардуа поправил подушки под головой старого дворянина и зашел справиться о его здоровье, возобновив таким образом знакомство с Франсуазой де Клере, усердно ухаживающей за своенравным стариком, в то время как две его дочери-монахини предпочитали молиться за него в своих обителях. Однако, несмотря на их молитвы, г-н маркиз де Курсвиль тихо угас несколько месяцев спустя. После его похорон, оплаченных правлением обществ, в которых он состоял, Франсуаза осталась совсем одна без единого су в кармане. Тут же последовали советы родственников. Дочери маркиза — монахини советовали ей постричься в монастырь. Другая родственница — баронесса де Витри советовала выгодно выйти замуж, но считала, что если выйти замуж трудно даже для девушки с приданым, то у бесприданницы вообще нет никаких шансов. Г-жа де Витри могла бы оказать помощь Франсуазе в поисках жениха, но у нее самой подрастала дочь. Что касается матушки Сен Венсан — одной из дочерей маркиза де Курсвиля, то как могла она, говоря по совести, заниматься выдачей замуж племянницы, которую, можно сказать, вовсе не знала и которая провела свою юность в беготне по свету?
Г-жа Бриньян застала Франсуазу в слезах. После мудрых рассуждений г-жи де Витри и матушки Сен Венсан она пришла в отчаяние. Г-жа Бриньян предложила молодой девушке жить у нее. В свое предложение она вложила столько милой простоты, что Франсуаза с радостью приняла его. Г-жа де Бриньян выразила желание, чтобы Франсуаза звала ее тетушкой. И племянница переехала к ней на улицу Вильжюст, наконец-то испытав чувство великого покоя.
Обеим женщинам предстояло узнать друг друга ближе, ведь прежде они встречались только время от времени. Франсуаза де Клере и раньше предполагала, а теперь точно убедилась, что тетушка де Бриньян имела добрый, уживчивый и приятный характер. Она надеялась, что тетушка не станет сожалеть о принятом ею на себя бремени. И действительно, г-жа де Бриньян продолжала вести свой обычный образ жизни, показав Франсуазе, что ее присутствие совсем не мешает ей и ничего не меняет в ее планах и привычках. Обычно значительную часть дня она проводила в городе, часто не обедала дома, выезжала в свет. Франсуаза находила вполне естественным, что тетушка продолжает жить на свой лад. Независимость де Бриньян позволяла и ей вести себя вполне свободно. Она сидела дома, слушая, как вызванивают время ее маленькие дорожные часы, стоящие в кожаном футляре на камине. Франсуаза была почти счастлива. Г-жа де Бриньян тоже казалась счастливой, только ее счастье состояло в том, чтобы всегда до некоторой степени зависеть от кого-нибудь другого. Она обладала одной странностью: де Бриньян любила любовь. Будучи замужем за г-ном де Бриньяном, она каждый раз охотно уступала его влечению к исполнению ею супружеского долга. Однако уступала не только ему. Она не могла отказать никому, кто бы ни обращался к ней с подобной страстной настойчивостью и не предвидела от такой уступчивости ни особых последствий, ни неудобств.
О данной особенности г-жи де Бриньян Франсуазе во всех красках поведали опять же сестры-монахини Сен Феликс из монастыря Девы Благочестия и Сен Венсан из монастыря Дама Прощения — дочери ее деда. Они предупреждали Франсуазу, что она подвергается риску невольно разделить репутацию своей тетушки.