— Это самые сильные болваны во всех тундрах, — сказал он значительно, — мне они дорого обошлись.
— Ничего, говори цену.
Хасовако подумал: сколько запросить? Ведь он впервые продавал своих богов.
— Десять рублей, — сказал он равнодушно.
— Я могу и пятнадцать дать, — сказала Тоня.
— Ну, бери тогда двух, — сказал Хасовако, — а третий в придачу — в городе мало богов.
Он умилился своим великодушием. Снял своих болванов. Крепко перекрутил их ремешком и завернул в плешивую оленью шкуру.
— Не показывай только никому в тундре — они силу потеряют…
Топя улыбнулась и передала пастуху деньги. Хасовако спрятал их за пазуху и, продолжая чаепитие, осведомился:
— А много городу болванов надо?
— Много.
— И дорого платить будут?
— Всяко. Какой бог. За хорошего — пятнадцать рублей, думаю, за плохого — три рубля.
— Вот-вот. Ну…
Хасовако пожалел, что у него нет больше болванов; впрочем, он сможет приготовить их целую партию к следующему приезду Тони.
— Есть еще длинные на Кровяных горах.
— А как туда попасть? — спросила Тоня.
— Я сейчас поеду туда. Оленьи копыта и спирта повезу маленько. Вот спирта надо найти. Нет спирта.
— Я дам спирта. За всех пастухов я угощу богов спиртом. Возьмешь меня?
— Баб-то болваны не любят.
— Я же спирт повезу.
— Ну, со спиртом-то, думаю, ничего.
Он натянул малицу и вышел из чума. Вернулся он довольный.
— Собирайся. Сосед уже нарты запряг. Торопиться надо. Потом аргиш собирать надо, на новые места чумы везти.
Тоня быстро оделась и захватила с собой кожаный баул. Хасовако привязал чемодан к передку нарт. Упряжка вздрогнула от прикосновения хорея и, приминая мелкие ветви кустарника, вынесла нарты к озеру.
Долгое время они ехали молча. Полная луна источала оранжевый свет. Луна была огромна, и около нее от земли до зенита стояли два серебряных столба.
— Скучно тебе в тундре, девка? — сказал Хасовако.
— Нет. Мне некогда скучать. Работы много.
— Мне тоже не скучно. А когда мне скучно, я пою русские песни.
И Хасовако, покурив трубку, запел русские частушки про попов и веселых пьяниц.
Все выше и круче поднимались холмы. Нгер Нумгы — звезда ясовеев — сверкала ярко в синевато-черном небе ночи.
— Вот Кровяные сопки, — ткнул в пространство хореем старик, — через одну передышку доедем.
Олени бежали тихо. Они уже выбирали дорогу, где не было кустов и крутых сопок.
— Устали, — сказала Тоня.
— Устали, знать, — согласился Хасовако и остановил упряжку.
Прежде чем подняться на священный холм, Хасовако решил подкрепиться. Он разжег огонь, плотно закусил вместе с Тоней и попросил спирта. Тоня достала бутылку. Он нацедил половину чашки и разбавил водой из медного чайника.
— Выпьем?
— А что же богам?
— Болванам совсем мало надо. Болваны не пастухи.
— Пей тогда сам.
— Хорошая ты девка! — сказал Хасовако и опорожнил чашку.
У него сладко закружилась голова, разгладились морщины лица, помолодели глаза. Улыбнувшись, он достал мясо из ларя и, посыпав солью, повесил на железном прутике в огонь.
— Для тебя это. Русские жареное любят.
— Русские всё любят, — сказала Тоня. — Русские такие же люди, как и ненцы.
— Правда? Это хорошо.
Старик помолчал.
— Я лишь одно худо понимаю: чем тебе тундра люба? Денег много платят или в наказание послали к нам?
Тоня разъяснила, почему ей нравится тундра и зачем надо работать в ней, но ответ старика не удовлетворил.
— Если б меня послали в город без олешков, я жить не стал бы. Зачем мучиться в городе бесплатно? Город не тундра, там живо пропадешь. Ешь мясо, — сказал старик, снимая прутик с огня.
Тоня помахала прутиком в воздухе, и мясо остыло.
— Пойдем, отец, — сказала Тоня.
Старик тяжело поднялся и сложил в подол малицы оленьи ноги, привезенные в жертву богам. Потом они поднялись на холм. Ветер выдул в ребрах холма снег. Ребра были оранжево-красные. На вершине сопки Тоня увидела жертвенник — нагромождение камней, кусты рогов, черепа зверей, насаженные на палки. На площадке вокруг жертвенного костра лежала наполовину оскальпированная голова медведя, две свинцовые пули, поломанные топоры, черепки чугунных котелков, старые ножи. А вокруг жертвенника стояли сотни деревянных палочек с грубо вырезанными человеческими лицами.
Хасовако сбросил оленьи ноги у костра и, обмакнув палец в разбавленный спирт, стал мазать у идолов рты. Вскоре он, не разбирая, тыкал пальцем в головы и животы болванов.