И, понимая это, Ленька торопливо причмокивает губами и кричит на лошадей бодрым голосом.
У первой бригады он кричит Фекле Волжиной:
— Хватит бочонка или еще дать? Сколько спахала?
Фекла на секунду приглушает мотор и устало разгибает спину.
— На семь гектаров больше. Бочонка хватит.
И тянет на себя левую рукоятку. Трактор, сдержанно ворча, поворачивается — и пять глянцевитых пластов, пахнущих полынью, остаются позади него.
У Таволжанки Ленька сбрасывает второй бочонок и подбирает пустой, на котором написано:
«Леня, передай бригадиру, что барахлит мотор. Еле выполнила норму».
— Поменьше бы рвала спросонья, — говорит Ленька. — И чего только они нервничают?
За мостом он сталкивает третий бочонок, и тракторист Тарас предлагает ему сделать перекур.
— Некогда мне этим заниматься, — говорит Ленька. — Лучше скажи: скоро ты клеточку-то запашешь?
— Ишь ты, какой деловой стал! — улыбается Тарас. — С полгектара всего и осталось-то. Если бы вот полчаса назад привез бы мне питания, было бы давно запахано.
— Это дед задержал, — смущенно говорит Ленька. — И ведь родня, а не доверяет! — хмуро добавляет он. — Бумагу, говорит, подавай.
И, передав Тарасу просьбу соседней трактористки, чтобы к ней подъехал бригадир, Ленька трогает вожжи.
— Ты торопись, — уже без улыбки говорит Тарас, — у Насти горючее тоже на исходе. Она сильно устала, и если ей вовремя не подвезти, она не закончит до утра свою клетку. Спать ляжет.
— Ну вы, кургузые! — кричит Ленька на свою пару. — Двигай!
Лошади выносят телегу на пригорок, а потом дорога сворачивает в лощину, и от быстрой тряски зубы Леньки стучат, как от стужи.
— Эй вы! — размахивает вожжами Ленька и всматривается в предутренние сумерки, пытаясь найти на горизонте свет от фонаря «летучая мышь» на тракторе Насти.
Но фонаря не видно, и холодок пробегает по спине Леньки: по его вине стоит теперь трактор, и двадцать гектаров будут засеяны на сутки позже.
— Старый ворчун! — сердится Ленька и вновь кричит на лошадей.
Летят мимо маленькие мосты. Катаются бочки в телеге, плачет выпь в болоте, и Леньке тоже хочется заплакать от обиды. Ох уж и распишет он во фронтовом листке деда за его бюрократизм!
Вновь горка, вновь лощина, вот и последний мосток. В сумраке ничего не видно.
— Тпру, тпру!.. — испуганно кричит Ленька, натягивая вожжи.
Но лошади, закусив удила, врываются на мосток, и перила с гнилым хрустом падают в ручей, а бочки перекатываются через свалившегося Леньку и шлепаются в грязь по другую сторону мостка.
Испуганная упряжка резко останавливается на горке. Лошади дрожат, и испуганно косит карим глазом на Леньку толстозадый мерин Гнедко.
— У, изверг! — плача, говорит Ленька. — Дубина стоеросовая!
Присмиревший Гнедко покорно поворачивает обратно. Телега цела, и горючее не разлилось. Только гнилые перила лежат в воде.
Ленька входит в лужу и пытается поднять бочонок. Тяжело. Двести литров в бочонке. Ни за что не поднять! И Леньке хочется заплакать от большой обиды на себя и на лошадей. Стоит, наверно, трактор Насти, и сегодня утром все будут показывать на Леньку пальцами и говорить: «Гнать его надо из бригады! Только за воробьями гоняться и может! Весь сев сорвал!»
— Проклятая корова! — кричит Ленька на Гнедка и, не смахнув слезы, пытается подкатить бочонок к телеге.
— Кто-то там в грязи валяется, — слышит Ленька мужской голос.
Это люди идут в город по своим делам.
— Дяденьки! — кричит Ленька. — Помогите, дяденьки!
Но у «дяденек» чистые поддевки и сапоги с галошами — им вовсе не хочется пачкаться в грязи, и они идут мимо.
Липкий холодок пробегает по телу Леньки. Он выбегает на дорогу и, широко расставив руки, плачет:
— Помогите, дяденьки! Там ведь трактор стоит! Сев срывается! Ну что вам стоит? Я сам сапоги вам почищу!
Прохожих трое. Тот, что с тяжелым мешком на плече, грубо отталкивает Леньку левой рукой и говорит:
— Из-за тебя, раззява, еще на базар опоздаю.
И проходит мимо.
Но человек в красноармейской шинели хлопает Леньку по плечу и кивает спутнику, тоже чуть-чуть прихрамывающему на одну ногу:
— Давай поможем. Сердце, видать, у него болит за хлеб. Настоящий мужик!
— Спасибо вам, дяденьки, — говорит Ленька, когда бойцы, водрузив бочки на телегу, уходят своим путем.