«Почему же он не убежал, почему он сидит здесь, этот пьяный солдат?» — тяжело думает Оксана и, сама не зная зачем, тоже опускается наземь и ползет через дорогу к солдату, к автомашине, на которой он сидит.
Она ползет все быстрее и быстрее и у передних колес автомашины замечает железный стержень. Потом происходит то, о чем она даже и не мыслила. Шатаясь от слабости, она встает к радиатору и, когда автоматчик оборачивается, вкладывает все свои силы в этот единственный и страшный удар по его бессмысленному лицу.
Солдат падает наземь, и нижняя челюсть у него отвисает.
— Вот, — говорит Оксана и, обтерев руки о кофту, кидается к амбару. Какая-то небывалая сила владеет ею. — Сюда! — кричит она. — Сюда!
И хватает тугой и длинный мешок. Задыхаясь от дыма, она тащит его к выходу, и его подхватывает кто-то. Она кидается обратно. Дым слезит ей глаза. Рухнувшая переборка опаляет ее, она слышит запах горящих волос и одежды, но ничто не останавливает ее. В пламени, охватившем стены амбара, она видит багры и кидается к ним. Она поднимает сразу три багра, и клочки тусклого неба, качнувшись, падают на нее, обугленные в одно мгновенье.
— Теперь все, — говорит кто-то в глухом тумане. — Надо дать ей хлеба.
Она открывает веки и видит небо и женщин, что подхватили багры.
— Хлеб, — шепчет она, — хлеб…
Недалеко от нее в утреннем синем свете чернеют бревна, а посреди них белеют штабеля мешков с зерном, и тусклым золотом отливают груды зерна меж штабелей.
«Спасли!» — говорят счастливые глаза женщин.
— Спасли! — повторяет Оксана.
АРИНКА
Аринка, согнувшись, шла полем, а голубые паутинки бабьего лета летели по ветру вслед за нею. Они обвивались вокруг ее загорелой шеи, цеплялись за ситцевое платье и вновь срывались и летели дальше.
Быстро наклоняясь над жнивьем, Аринка забирала в горсть колоски, складывала их в пучок и крепко прижимала локтем.
Аринка торопится. Ноги ее исцарапаны о жнивье, ноет спина от усталости, но она все-таки идет впереди всего отряда и, увлекшись, забирается на участок Саньки.
— Ну ты, нечего мои колоски забирать, а то наподдам! — крикнул Санька и легонько толкнул ее.
Девочка съежилась от этого окрика и уронила сноп. Потом она медленно подняла голову, и в простодушных серых глазах ее Санька увидел большое, незнакомое ему горе. Губы девочки дрогнули, и лицо покрылось румянцем.
— Я нечаянно… — тихо сказала она.
Саньке стало неловко от ее сдавленного голоса, оттого, что ребята положили свои снопы и в упор смотрели на него.
— В первый раз на работу пришел, а уже задается, — сказал Мишка Афанасьев.
— А чего она… — хотел оправдаться Санька, но в этот момент мать, учительница, тоже подняла голову и с укором посмотрела на Саньку.
— И тебе не стыдно?
— Без него как хорошо было, — сказал Мишка Афанасьев. — А он пришел и всех задирать начал. Сам Аринке в подметки не годится.
— Пусть это будет в последний раз. Если же это повторится, мы попросим перевести его в другой отряд, — сказала учительница.
Санька вдруг обиделся и на ребят, и на мать и мстительно подумал: «Уйду на рыбалку, и все. Или… убегу на фронт к отцу. Пусть тогда ребята завидуют, а мать плачет…»
Солнце уже закатывалось за горы, и легкие тени поползли от леса к долине. Когда же они покрыли все жнивье, на востоке проступили зеленые звезды. Санька устал. Ему хотелось лечь в траву прямо под открытым небом, чтобы видеть звезды и думать об отце.
Вот уже полгода отец на фронте. Он тоже учительствовал в школе и любил вместе с Санькой делать модели разных машин, изобретать. А потом добровольцем ушел на войну.
С фронта он писал редко, но его письма очень нравились Саньке. В них отец подробно описывал Ленинград, и море, и немецкие самолеты: как они огненными вихрями падали в море, подбитые нашими зенитками, — и то, как отец научился стрелять из противотанкового ружья, и прочие интересные вещи.
В конце последнего письма отец просил Саньку помогать матери и стараться дружить с ребятами по работе.
«Теперь все должны работать, — писал он, — работай и ты. Помогай мне воевать. Договоримся так: я за себя немца убью и за тебя, а ты тоже старайся работать за себя и за меня. Ладно?»
— Что же ты напишешь отцу? — спрашивала мать, кончив читать письмо отца. — Все пескарями занимаешься… Ребята в поле работают, один ты ничего не делаешь.
— Не знаю я этого сельского хозяйства. Вот если бы на заводе… — оправдывался Санька, но все же после этого письма пошел вместе с ребятами собирать колоски. За день он собрал семнадцать снопов — вдвое меньше, чем Аринка, — и это обижало его. Было удивительно, почему Аринка с таким горем посмотрела на него и вообще почему за последние три дня стала какой-то тихой, пугливой.