Не такая ли тоска гнала Оленку по горящей, стонущей, окровавленной Украине?
Милая, родимая сторонка! Высохла теперь мать от горя, и сидит у порога опухший от голода отец и слезящимися глазами смотрит на восток.
«Там, на востоке, всходит солнце, — говорил он маленькой Оленке. — Подрастешь — сама это узнаешь».
И она подросла. Оленка вспоминает; как она окончила школу, потом работала в колхозе. Она любила своих подруг, любила свою работу, веселый отдых, песни в сумерках. Вот Оленка и звеньевая. Свекла прославила ее на всю страну, и ее посылали на выставку и дали за это Большую золотую медаль.
А потом началась война, и она не успела вовремя вернуться с курсов из Харькова, и немцы вошли в родное село и оторвали от нее подруг, мать, отца — все, что она любила больше всего на свете.
Она все время думала о родине. И зимой, прислушиваясь к буранам, мечтала и здесь, в горах, вырастить замечательную свеклу. Забывая о себе, она день и ночь проводила в весенней башкирской степи. Она вспахивала землю, сажала семена свеклы; не разгибая спины, мотыжила ее, и ей казалось порой, что она в своем родном селе, что никогда не покидала его. Оленка выдерживала трудную борьбу: выпадали заморозки, уничтожая всходы, жгло солнце, залуделая земля мешала жизни ее питомцев, полз долгоносик, и какие-то незнакомые черви лезли на поля сахарной свеклы.
Упорно, стиснув зубы, Оленка воевала с непогодой, с недоверием подружек, с землей, с собственной тоской и, когда совсем было трудно, думала о матери, о залитой кровью Украине. И лишь болезнь свалила ее с ног.
Ее помощница, русская девушка Анка, песенница и хохотунья, теперь пропадала в поле по целым неделям. Иногда Анка приходила со всем звеном проведать ее, девушки пели песни, но в их разговорах не было ни слова о свекле.
— Замучила она нас, проклятая! — говорила, смеясь, Анка. — Но рано или поздно мы добьемся, чтоб она покорилась!
И переводила разговор на другое: жалела Оленку. А хорошо было бы прийти сейчас к девчатам, есть вместе с ними уху и слушать бесконечные сказки поварихи Секлетеи, а потом заснуть прямо под звездами.
Оленка улыбается нерешительно, одними губами: «Вот бы все удивились-то!..»
Осторожно закрыв окно, она боязливо оглядывается. Ей запретили много ходить. Ее укутали ватным одеялом и не велели есть острое, но болезни не было конца. Проклятые ночки! Они замучили ее!
Фельдшер все равно до утра не придет. Оленка успеет до его прихода пройтись по улице и вернуться обратно.
Осторожно ступая по шатким половицам, девушка подходит к печи и ищет валенки.
Натянув на плечи полушубок, Оленка окидывает взглядом избу и открывает дверь.
Голова ее кружится в первое мгновение, точно она всю ночь проспала среди сладкого и дурманящего запаха черемухи. Сосновка уже спит. Пыль путается под ногами. Она темна по краям дороги и светла посредине, там, где недавно прошли коровы к скотному двору.
Только что рожденная луна выплывает из-за синих гор, далеких, как в сказке. Над яблоневым садом отстаивается дымок: это сжигает выкорчеванные пни садовник Никита.
«Как хорошо!» — благодарно думает Оленка.
В этот ночной час можно крепко полюбить и эту родину.
«Надо Никиту проведать», — думает Оленка и осторожно переходит улицу.
Стежкой, заросшей могучими лопухами, она проходит и околице, к березняку и радуется тому, что валенки уже покрылись влагой и что, против ожидания, она уже может ходить.
У избушки посреди сада горит костер. Садовник Никита сидит перед ним на корточках и, покуривая трубку, задумчивыми глазами следит за огнем.
— Здравствуй, дядя Никита! — тихо говорит Оленка.
Никита подымает взгляд, и лицо его от удивления так меняется, что Оленка не может не улыбнуться.
— Ты? — спрашивает он. — Тебе же нельзя ходить?!
— Мало ли что! — говорит Оленка. — Я соскучилась…
Наступает длительное молчание, и девушка вздыхает.
— А мне все время жаворонок мерещился, — почему-то вспомнила Оленка.
Никита затянулся из своей трубочки и утвердительно кивнул головой.
— Жаворонок — это к здоровью, — решил он, — верная примета.
— А верблюды? — спросила Оленка. — Верблюды мне тоже снятся.
— Какие верблюды? — не понял Никита.
— Двугорбые, как на картине…
— А-а… — понимающе кивнул головой Никита. — И верблюды к тому же. Конкретная примета!
Девушка успокоилась. Медлительным взглядом она обвела сад.
— А как моя свеколка? Не погибла? — спрашивает она.
— С чего ей погибнуть-то? — говорит Никита. — Ты в нее, можно сказать, весь талант положила, а лето, видишь, золотое! На славу свеколка растет. Будет сахар на позициях. Помянут тебя добрым словом бойцы! — Он долгим отцовским взглядом обводит фигурку девушки в желтом полушубке, ее лицо, опухшее и желтое от изнурительной болезни, и с грубоватой нежностью говорит: — А ты не простынешь?