…До поздней ночи засиделся Мишка у капитана, а когда вернулся в блиндаж, то увидел на своей койке красноармейскую шинель, подрезанную с подола, сапоги и белье.
— По приказу начальства тебе, — сказал Остап. — А Варюську мы утречком в глубокий тыл эвакуируем: сам майор распоряжение отдал. Спи пока.
— Не хочется, — сказал Мишка.
— Что? Не уморился разве? — удивился Остап.
— Умориться-то уморился, — вздохнул Мишка, — да я все думаю, а вдруг немцы хату спалят, а вдруг мамку убьют…
Он помолчал, лег и натянул одеяло до подбородка. Остап тоже лег по соседству и готов был уже захрапеть, когда Мишка приподнял голову и сказал:
— А вы знаете, дяденька Остап, барабанщиком интересно быть, да только, я думаю, у меня не выйдет.
— Это почему же? — удивился Остап. — Ты же учился, говоришь?
— Учиться-то учился… Да ведь я на простом барабане учился. А ведь у вас гвардия. У вас, наверно, и барабан не такой.
— Нет, — зевая, ответил Остап, — барабан у нас обыкновенный. Вот погоди, война кончится, тогда мы снова оркестр из цейхгауза вытащим. А тебя в барабанщики зачислим. Я к тому времени буду гвардии лейтенантом, а ты гвардии барабанщиком. Идет?
— Ладно, идет, — сказал Мишка.
И оба они захрапели.
Так стал жить в гвардейском полку Мишка Сосенкин, гвардии вольноопределяющийся тринадцати лет от роду.
Однажды Остап пришел от капитана веселый. Он получил приказ пойти в глубокий тыл врага и взять Мишку в проводники. Друзья ушли и пропадали целую неделю. И всю неделю волновались товарищи за Остапа и Мишку. Без них как-то тише и скучнее стало в блиндаже. Только на восьмые сутки разведчики вернулись.
— Ну как? — обступили их бойцы.
Остап улыбнулся таинственно и пошел к капитану.
А еще через час над гвардейскими укреплениями взмыла к небу зеленая ракета, и армия по всему фронту перешла в наступление. Землянка вздрогнула от гула орудий, и Мишка засмеялся:
— Ох и весело сейчас у гадов! Они в машины, а моторы не заводятся. Они в склад, а там мины рвутся…
В эту ночь, ломая оборону врага, давя гусеницами артиллерийские расчеты, часть прорвалась на тридцать километров вперед. Только к утру наступило затишье.
— Вот и твою деревню прошли, Михайло, — сказал капитан, усаживая Мишку в свою автомашину, — а завтра дальше пойдем. Так, что ли?
— А можно мне домой сбегать, мамку повидать? — сказал Мишка.
— Соскучился? — усмехнулся капитан.
— Мамка соскучилась, — ответил неопределенно Мишка, — Плачет небось все время…
— Нет, твоя мамка не из таких. Она одного немца в подвале приперла, чтобы больше воровать не зарился. А вот насчет тебя просила — откомандировать в ее распоряжение.
— Как? — испугался Мишка. — А как же война? Значит, без меня?
Капитан сделал виноватое лицо.
— Я уж говорил ей. Уговаривал. Нельзя нам, говорю, без Мишки, некому будет в разведку ходить, некому кашу сварить, да и снайперу Вернигоре будет скучно, а она все на своем: «Пусть домой идет, и в колхозе дело найдется».
— Это конечно, — вздохнул Мишка. — Без мужчин в колхозе трудно.
Капитан молчал. Молчал и Мишка.
— Ну что ж, — сказал он наконец, — я поеду домой, а только жалко мне моей должности: я ведь на барабане хотел играть. Думал в Берлин впереди строя войти.
Капитан улыбнулся и подал Мишке руку.
— Ты не думай, я ведь тебя не совсем увольняю. Я тебе только отпуск даю. Когда надо будет, позовем.
…Есть на донецкой земле маленькое село Боровинка, в котором живет школьник Миша Сосенкин, и славится это село тем, что ребята в нем здорово работают. И пашут, и боронуют, и сеют хорошо, а бригадиром у них Мишка. С утра до позднего вечера он в поле, а когда наступает вечер, Мишка вынимает из-за пазухи письмо в истертом конверте и долго разглядывает его.
Это письмо начинается словами: «Гвардии барабанщику Михаилу Сосенкину». И написано оно Остапом Вернигорой, который рассказывает другу о том, как гонит он немцев на запад, к Берлину, а Мишку просит лучше работать в поле, чтоб хлеба было вдосталь, чтобы Варенька, которая теперь снова живет дома, ни в чем не нуждалась, а росла и толстела.
«ПРОМЕЖУТОЧНАЯ»
В этот час маленький блиндаж кажется Машеньке особенно неуютным. Остыла печурка в углу, мигает огонек лампы-пятилинейки, и капает вода на доски койки.
Машенька еще сильнее закутывается в шинель и, прижав к уху телефонную трубку, вслушивается в тихий гул проводов, в смутный поток позывных. Она косится на книгу, развернутую посредине, но читать не полагается, а дежурить еще долго, и девушка с горечью думает о своей судьбе. Занесла она ее в эту «Промежуточную», где не только почитать, даже поговорить не с кем. Старый связист Тихоныч в счет не шел. Он был угрюмый и молчаливый человек. С утра до вечера он пропадал на линии, соединяющей два участка фронта, а возвращаясь, спрашивал Машеньку с удивлением, точно впервые над этим задумывался: